Владимир Соловьёв. Мой заветный храм...

Летом 1875 года Владимир Соловьёв уезжает в Англию для работы в Британском музее над теософским сочинением. Но там с ним происходит загадочная и мистическая история, коренным образом изменившая всю его жизнь. Ему слышится голос той, кому он посвятил всю свою жизнь - Софии - Премудрости Божией. Голос этот зовёт его в Египет, где ему должны раскрыться тайны древнего каббалистического учения. Вот как об этом прпоисшествии он рассказывает в поэме "Три свидания".

...Забуду ль вас блаженные полгода?
Не призраки минутной красоты,
Не быт людей, не страсти, не природа —
Всей, всей душой одна владела ты.

Все ж больше я один в читальном зале,
И верьте, иль не верьте, видит Бог,
Что тайные мне силы выбирали
Все, что о ней читать я только мог.

Когда же прихоти греховные внушали
Мне книгу взять «из оперы другой»,—
Такие тут истории бывали,
Что я в смущенье уходил домой.

И вот однажды — к осени то было —
Я ей сказал: «о, божества расцвет!
Ты здесь, я чую, что же не явила
Себя глазам моим ты с детских лет?»

И только я помыслил это слово,—
Вдруг золотой лазурью все полно,
И предо мной она сияет снова,—
Одно ее лицо — оно одно.

И то мгновенье долгим счастьем стало,
К земным делам опять душа слепа,
И если речь «серьезный» слух встречала,
Она была невнятна и глупа.

Я ей сказал: твое лицо явилось,
Но всю тебя хочу я увидать.
Чем для ребенка ты не поскупилась,
В том — юноше нельзя же отказать.

«В Египте будь!» — внутри раздался голос.
В Париж! — и к югу пар меня несет.
С рассудком чувство даже не боролось:
Рассудок промолчал, как идиот.

16 октября 1875 года он уезжает из Лондона. В Бриндизи он садится на пароход и через тря дня он в Египте - стране древних тайн, где он посещает музей египетс­ких древностей, купается в Ниле, видит «на­стоящую сфинксу», осматривает мечети и влезает на пирамиду Хеопса. Проходит неделя — и опять «удиви­тельная новость». Письмо к матери от 25 ноября начинается так: «Я в пустыню уда­ляюсь от прекрасных здешних мест. Когда Вы получите оное, я буду в Фиваиде, вер­стах в 200 отсюда, в месте диком и необ­разованном, куда и откуда почта не ходит, и ни до какого государства, иначе как пеш­ком, достигнуть нельзя». Путешествие Владимира Соловьёва в пустыню окончилось плачевно, его едва не убили бедуины, приняв за шайтана, ведь Соловьёв даже в Египте ходил в длинном чёрном пальто и... в цилиндре!
Свои египетские приключения он, с известной долей юмора, описал в поэме "Три свидания". Но если внимательно читать эти строки, то становится ясным, что к себе, к своей экстравагантной личности он мог относиться с юмором, но к личности Той, Которой служил и был предан всеми фибрами своей романтической души, он относится серьёзно и безусловно верит в то, о чём пишет.

Кредит и кров мне предложил в Каире
Отель «Аббат»,— его уж нет, увы! —
Уютный, скромный, лучший в целом мире.
Там были русские, и даже из Москвы.

Я ждал меж тем заветного свиданья,
И вот однажды, в тихий час ночной,
Как ветерка прохладное дыханье:
«В пустыне я — иди туда за мной».

...............

Смеялась, верно, ты, как средь пустыни,
В цилиндре высочайшем и в пальто,
За черта принятый, в здоровом бедуине
Я дрожь испуга вызвал и за то

Чуть не убит,— как шумно по-арабски
Совет держали шейхи двух родов,
Что делать им со мной, как после рабски
Скрутили руки и без лишних слов

Подальше отвели, преблагородно
Мне руки развязали и ушли.
Смеюсь с тобой: богам и людям сродно
Смеяться бедам, раз они прошли.

Тем временем немая ночь на землю
Спустилась прямо, без обиняков.
Кругом лишь тишину одну я внемлю
Да вижу мрак средь звездных огоньков.

И долго я лежал в дремоте жуткой,
И вот повеяло: — «Усни, мой бедный друг!»
И я уснул; когда ж проснулся чутко,—
Дышали розами земля и неба круг.

И в пурпуре небесного блистанья,
Очами полными лазурного огня
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.

Что есть, что было, что грядет вовеки —
Все обнял тут один недвижный взор.
Синеют подо мной моря и реки,
И дальний лес, и выси снежных гор.

Все видел я, и все одно лишь было,—
Один лишь образ женской красоты...
Безмерное в его размер входило,
Передо мной, во мне — одна лишь ты.

О, лучезарная! тобой я не обманут:
Я всю тебя в пустыне увидал...
В моей душе те розы не завянут,
Куда бы ни умчал житейский вал.

Один лишь миг! Видение сокрылось —
И солнца шар всходил на небосклон.
В пустыне тишина. Душа молилась.
И не смолкал в ней благовестный звон.

Еще невольник суетному миру,
Под грубою корою вещества
Так я прозрел нетленную порфиру
И ощутил сияние божества.

Предчувствием над смертью торжествуя
И цепь времен мечтою одолев,
Подруга вечная, тебя не назову я;
А ты прости нетвердый мой напев.

Так Владимир Соловьёв и нашёл своё божество, которому потом и служил всю жизнь и которое подарило ему и муки и радость творческих прозрений. Это божество оживило собой весь Серебряный век русской поэзии. И мы не будем сейчас гадать: от Бога ли это было, или от нечистого. Если этот всплеск неземной энергии принёс в нашу суетную и погрязшую в мелочах жизнь какой-то новый неземной оживляющий свет, значит в нём была и Божья искра, одухотворяющая мир.


ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

***

В тумане утреннем неверными шагами
Я шёл к таинственным и чудным берегам.
Боролася заря с последними звездами,
Ещё летали сны - и, схваченная снами,
Душа молилася неведомым богам.

В холодный белый день дорогой одинокой,
Как прежде, я иду в неведомой стране.
Рассеялся туман, и ясно видит око,
Как труден горный путь и как еще далёко,
Далёко всё, что грезилося мне.

И до полуночи неробкими шагами
Всё буду я идти к желанным берегам,
Туда, где на горе, под новыми звездами,
Весь пламенеющий победными огнями,
Меня дождётся мой заветный храм.

1882 г.

Бедный друг, истомил тебя путь,
Тёмен взор, и венок твой измят.
Ты войди же ко мне отдохнуть.
Потускнел, догорая, закат.

Где была и откуда идёшь,
Бедный друг, не спрошу я, любя;
Только имя моё назовёшь -
Молча к сердцу прижму я тебя.

Смерть и Время царят на земле,-
Ты владыками их не зови;
Всё, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь Солнце Любви.

18 сентября 1887 г.

Земля-владычица! К тебе чело склонил я,
И сквозь покров благоуханный твой
Родного сердца пламень ощутил я,
Услышал трепет жизни мировой.

В полуденных лучах такою негой жгучей
Сходила благодать сияющих небес,
И блеску тихому несли привет певучий
И вольная река, и многошумный лес.

И в явном таинстве вновь вижу сочетанье
Земной души со светом неземным,
И от огня любви житейское страданье
Уносится, как мимолётный дым.

1892

Милый друг, иль ты не видишь,
Что всё видимое нами -
Только отблеск, только тени
От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий -
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?

Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете -
Только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?

1892

ПАНМОНГОЛИЗМ

Это стихотворение можно считать предчувствием
Русско-японской войны 1904-1905 гг.
и поражения России в этой войне.

***

Панмонголизм! Хоть слово дико,
Но мне ласкает слух оно,
Как бы предвестием великой
Судьбины Божией полно.

Когда в растленной Византии
Остыл божественный алтарь
И отреклися от Мессии
Иерей и князь, народ и царь,-

Тогда он поднял от Востока
Народ безвестный и чужой,
И под орудьем тяжким рока
Во прах склонился Рим второй.

Судьбою павшей Византии
Мы научиться не хотим,
И всё твердят льстецы России:
Ты - Третий Рим, ты - Третий Рим!

Пусть так! Орудий божьей кары
Запас еще не истощён.
Готовит новые удары
Рой пробудившихся племён.

От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков.

Как саранча, неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена.

О Русь! забудь былую славу:
Орёл двухглавый сокрушён,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамён.

Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть...
И Третий Рим лежит во прахе,
А уж четвёртому не быть.

1 октября 1894