43

Поломанная в ста местах страна
все ж выкарабкалась, да вот срослась-то
неправильно и обездвижена
в тугом плену компоста, гипса, наста:
лежит, непостижима, шивалица,
и битых тридцать лет не шевелится.

Живу и я, как сын, подобен ей,
покрывшись грязью, как арабской вязью,
в эстетике увязнув гребеней
и нет ко мне дорог по непролазью.
Забилось сердце — мусором и гнилью,
и нет во мне любви — по непосилью.

Забор, газгольдер, террикон, забор:
живу, предельно сузив горизонты.
Прекрасен, как собор, водозабор —
узри, читатель, красоту промзон ты:
неброска, не замечена ЮНЕСКО,
нелепа, как певица Ионеско.

Спина к спине, ан глядь — стена к стене.
Из развлечений — драка и рыбалка.
В застывшей, обездвиженной стране,
где царствует сплошная невербалка,
быть лучше не Пьеро, а Арлекином:
писать стальным пером, а не гусиным.

Кто это говорил? Козьма? Ходжа?
Омар Хайям? Раневская Фаина?
что, мол, избегнуть острия ножа
напрасно хочет каждая скотина.
Я нанизал бы бусы перемен, но
вокруг все низменно и неизменно.

Мне говорят лети, и я лечу,
меж тем давно и страстно не хочу я.
Мне говорят лечи, и я лечу,
меж тем скорее погублю, врачуя.
Где взять морально-волевые, коли
нет ни морали у меня, ни воли?

Хотя постой! и не хотя — смогу?
Хотя постой: смогу, хотя не двадцать?
Раз у страны есть свойство простираться —
смогу ли я убраться, простираться,
убраться прочь, молиться, простираться,
брататься, наслаждаться, возрождаться,
дойти до края, встать на берегу?