Дорожное 2

1.

Парк, закрытый на просушку,
в неземном апреле тает.
Александр Сергеич Пушкин
злится: что за жизнь пустая?

И зачем она даётся
(бьётся смертным без опаски)?
В Питере – ни тени солнца,
ни намёка близкой Пасхи.

Дома сядешь у камина,
нижешь зря словечек цацки,
мол, идём дорогой длинной,
а конец всегда дурацкий.

Наблюдая (продан! предан!),
как начальству лижут жопу,
грустно думает: уеду
к чёрту, к дьяволу, в Европу.

Собираю чемоданы,
раздаю стихи знакомым,
вечно чёрным, вечно пьяным
прогони меня из дома,

потеряй меня в капусте,
зашагай меня не в ногу…
Только снова не отпустят
за границу, слава Богу.

Пояс затяни потуже,
не насилуй свой французский…
И кому там русский нужен,
да к тому же чёрный русский?

Кто нас маленьких услышит?
И над бездной разговора –
город, неизменно пышный,
бесконечно бедный город.

Он поманит и обманет
пошлой славы погремушкой…
Зазвенит струна в тумане:
что же ты наделал, Пушкин?

Нам давно итог известен –
что танцующий от печки
добредёт дорогой чести
до проклятой Чёрной речки.

Не дают поэтам спуску,
чёрны мы, белей не станем –
каждый честный, каждый русский
этой пулей будет ранен…

Жизнь жестокие игрушки
дарит нам, но, слава Богу,
Александр Сергеич Пушкин
отправляется в дорогу –

в край, где всё для сердца мило,
где покой душа отыщет,
в край, где отчие могилы
да родное пепелище.

Мчатся кони, с ветром споря,
колокольчик под дугою,
о моё святое горе,
Святогорье дорогое,

там, где вечные избушки,
там находим жизни силы –
там, где вера, там, где Пушкин,
там, где отчие могилы…


2.

Вот и склеилась беседа,
вот и думаешь, старея:
я отсюда не уеду,
к счастью, просто не сумею…

И звенит до Святогорья
колокольчик под дугою:
о моё святое горе,
Святогорье дорогое…

Сколько б в жизни не изведал,
благодарен без изъятья
за спасительные беды,
за сомнительное счастье,

да за бедные избушки,
да за долгую дорогу,
где А.С. Бессмертный Пушкин,
даль равнин и голос Бога…

Парк, закрытый на просушку,
обсыхает понемногу.
Александр Сергеич Пушкин,
прогуляемся немного?

Разбежимся речью бойкой,
прочь сомненья и досада!
Мимо Марсова, вдоль Мойки,
незабвенным Летним садом.

Не о главном, так о лишнем…
И над нашим разговором
город, неизменно пышный,
бесконечно бедный город,

где с творцом в неравном споре
всё поёт душа живая,
незабвенный голос горя
с благодарностью сливая…