Чёрное море

                ЧЁРНОЕ МОРЕ

«…И море чёрное, витийствуя, шумит,
И с тяжким грохотом подходит к изголовью».
О. Мандельштам

                От публикатора

Эти две клеёнчатые тетради, исписанные крупным, неровным, а иногда и просто неразборчивым почерком, передал мне мой знакомый — инспектор дорожной полиции, живущий в Украине. Сам он большой любитель художественной литературы, и потому обратил внимание на то, что его коллеги хотели просто выбросить. По его словам, тетради были обнаружены на месте происшествия, но никто и не подумал приобщить их к протоколу. Очень похоже, участники этой драмы на дороге действительно были авторами представляемой вашему вниманию рукописи. Мне показалось, эта история заслуживает внимания своей необычностью и непривычным взглядом автора на проблемы, о которых принято чаще молчать, чем говорить. При публикации я постарался сохранить авторскую пунктуацию.
                Сергей Аствацатуров


16.04.2010 Астрахань. Наша квартира.
Ну вот, два больших рюкзака собраны, все дела с квартирой и уходом за престарелой мамой Шушары улажены, и у меня наконец есть возможность порассуждать о предстоящем путешествии. Я решил записывать всё, что придёт в голову в дороге, и всё, что с нами случится, хотя бы для того, чтобы украинской полиции и российской милиции было проще разобраться в случившемся. Впрочем, понимаю: никого предстоящее происшествие особо не заинтересует, и разбираться долго не станут.
Итак, почему нам пришла в голову идея этого странного путешествия? Я знаком с Шушарой уже шесть долгих лет. Знакомство произошло в интернете, куда мы оба залезли с сомнительной целью найти спутника жизни. Тогда мы оба ещё были оптимистами и верили, что в стране однажды всё повернётся к лучшему. Мы надеялись, что состояние нашего здоровья не так уж безнадёжно и позволит дожить до времени, когда инвалидов в России, как и должно это быть в цивилизованной стране, будут считать полноценными гражданами и вообще людьми, ни в чём не уступающими тем счастливчикам, которые не знают сильных физических и душевных страданий.
Так случилось, что мы жили в разных городах. За шесть лет поезд Петербург-Астрахань стал для меня привычным местом отдыха, где можно расслабиться и не спеша подумать о жизни, лёжа на верхней полке плацкартного вагона. Я мотался между двумя городами, ожидая, когда наши родственники наконец поймут, что инвалидам тоже надо создавать семью. Но родственники были непреклонны. Что же, это обычный для России взгляд на инвалидность, и мы с Шушарой пять лет покорно удовлетворялись возможностью пожить месяц-другой вместе, чтобы вновь и вновь расставаться. Но год назад мы пришли к решению наплевать на все препятствия и всё-таки вступить в брак. Теперь нам предстоит отметить годовщину нашей невероятной совместной жизни в поезде Волгоград-Симферополь.
За этот год престарелая мать Шушары впала в маразм, а мои родственники в Петербурге обезумели ещё больше. Мы с женой оказались в ситуации, когда приемлемо существовать на одной территории нам просто негде. В Астрахани несчастная старушка ест туалетную бумагу, кладёт в чай писаные трусы, наливает воду в сахарницу, увязывает в дорожные узлы всё, что попадётся на дороге, и, вырвавшись на улицу, кричит прохожим, что здесь живёт её мама. А в Петербурге и того веселее: мой звероподобный отец целыми днями пропадает на даче, где возделывает свой горячо любимый огород. И может, в этом не было бы ничего такого уж плохого (так живут многие представители этого поколения), если бы, приходя домой, отец не превращался в злобного монстра. Долгие годы мне приходилось целыми вечерами выслушивать брань, от которой завяли бы даже огурцы на огороде. Я обвинялся в безделье и в том, что не приношу в дом денег, словно это у меня лежат в банке миллионы, а не у отца. Дело доходило даже до того, что мы с отцом шли друг на друга с кулаками, а раз даже взялись за топоры. Между тем, огурцы росли отлично, и мать с утра до вечера во второй половине лета делала овощные консервы в таком количестве, что можно было бы всю зиму кормить роту солдат. В остальное время мать готовила отцу обеды, убирала за ним и, в конце концов, тоже озверела и тоже стала изводить меня бесконечными скандалами. Наша квартира без ремонта пришла в обветшалый вид, и бытовая техника в доме давно сломалась, включая кран на кухне, — всё безумное семейство выстраивалось в очередь к ванной. Я был вынужден питаться на свои деньги отдельно от родителей, но это лишь отчасти избавило меня от упрёков и скандалов — от этих людей можно было только убежать на другой конец страны. В довершение всех ужасов, теперь банки с припасами, которые некому было есть, регулярно взрывались в шкафах, распространяя вонь и вызывая бурю родительских проклятий с истерическими сценами, каких не увидишь и в сумасшедшем доме.
Но теперь всё. Решение принято, и билеты у нас в кармане.

17.04.2010 Астрахань. Наша квартира.
Итак, сегодня мы отправляемся в наше первое и последнее совместное большое путешествие. Уже четыре года Шушара передвигается в основном на коляске и лишь в туалет ходит кое-как на костылях. Точнее, коляску качу я и настолько привык к этому занятию, что без коляски чувствую себя на улице как-то неловко. А могло бы всё быть иначе: ещё в год нашего знакомства моей будущей жене чиновники пообещали квоту на бесплатную операцию — эндоперотезирование тазобедренных суставов. Можно к бабке не ходить, коляска Шушаре сейчас была бы не нужна, но… деньги на операцию исчезли где-то в бесконечных коридорах учреждений с мудрёными названиями. Нет, это не коридоры — я думаю, это лабиринты, из которых не выведет смертного даже нить Ариадны. 
Зато всесильные люди-чиновники чувствуют себя в этих проклятых коридорах вольготно. Выходя из своих просторных кабинетов, они садиться в иномарки и отправляться в трёхэтажные загородные особняки или просто куда-нибудь «на природу» — жрать шашлыки. Что касается меня, то я уже двадцать лет такой, какой есть, — душевнобольной, который не может жить без таблеток, не может найти приличную работу, хотя и способен посадить в автобус беспомощную Шушару. Я заношу её на руках в салон на глазах у изумлённых пассажиров, а затем, пыхтя от напряжения, втаскиваю туда же двадцатикилограммовую коляску старого, советского образца, задевая грязными колёсами не слишком расторопных мужчин в чистеньких джинсах и надраенных до блеска туфлях.
Конечно, Шушаре от того, что она с моей помощью передвигается по городу, словно бы здоровый человек, жизнь не начинает казаться мёдом. Больше того, она-то, моя хворая жёнушка, и уговорила меня отправиться в это жутковатое путешествие. «Я мечтаю увидеть Крым, — скала она, — а после этого, честное слово, лучше всего умереть. Ничего более интересного или приятного, чем Крым, в нашей жизни уже не случится. Ты же понимаешь, нам обоим перевалило за сорок, а впереди только боль и унижения. Зачем мучиться, когда можно красиво уйти? Подожди, не говори ничего. Ведь это замечательное решение всех проблем. Ну да, напоследок я хотела бы увидеть Чёрное море. Такая вот дурацкая прихоть. Как думаешь, правду говорят, будто оно вовсе не чёрное?»
Сперва я, было, не согласился с такой нехорошей, если не сказать ужасной, идеей — всё-таки я верю в Бога, а самоубийство грех, что там говорить. Мы спорили целый месяц, чуть ли не били посуду об пол, но постепенно я понял: жена нашла верный выход из положения. Подсознательно я и сам давно хотел того же — смерти, а увидеть напоследок Крым, где я никогда не был, но столько удивительного про него слышал… что же, это была неплохая идея. В конце концов, мы с Шушарой разошлись только в выборе способа поставить точку — она боится высоты, и потому хотела бы утопиться, а я предпочёл бы броситься со скалы — недаром же я в молодости до болезни работал монтажником на высотных работах.
Ну так вот, рюкзаки собраны, и сейчас должен подойти шурин, чтобы проводить нас на автобус до Волгограда. Прощай, унылая, пыльная Астрахань!

18.04.2010 Поезд Волгоград-Симферополь
Счастье — это свобода плюс здоровье? Или счастье — это деньги, на которые можно купить свободу и здоровье? У нас нет ни денег, ни свободы, ни здоровья. Есть крохотные пенсии, которые мы копили всю зиму на путешествие, ограничивая себя в питании — заменяли мясо гречневой кашей, а фрукты квашеной капустой, которая в изобилии продаётся в Астрахани на базаре. Но я не хочу сказать, будто мы несчастны. Нет, мы, пожалуй, счастливы. Наша жизнь в эту зиму вдруг приобрела недостающий смысл — у нас появилась важная цель. Так как денег было всё же меньше необходимой суммы, мы решили в Крыму жить в палатке и ехать до начала сезона, чтобы избежать ситуации, когда народ валом повалит на курорты, и палатку просто негде будет ставить. К тому же, в это курортное время в автобусы будет не пробиться с коляской и рюкзаками.
Я привёз из Петербурга своё старое снаряжение: палатку, спальники, коврики и прочее, — всё это у меня имелось, поскольку ещё до женитьбы я постоянно ездил в Карелию с одним приятелем, счастливым владельцем собственной байдарки. Из Интернета (у Шушары есть компьютер, на котором она зарабатывает — пишет рефераты для обленившихся студентов) мы узнали, что в апреле в Крыму ещё холодные ночи, но днём вполне тепло. Поэтому мы набрали стареньких свитеров и штанов для сна в палатке и надеялись этим обойтись. В любом случае, одежды получше у нас в домашних шкафах давно уже нет. И это несмотря на то, что я тоже подрабатываю — таскаю по городу тяжёлые рюкзаки в качестве курьера. Правда, работы мало, и денег я получаю соответствующее количество, но, будь их даже много, мы неизбежно могли бы потратить на лекарства всё, что имеем.
Кстати, свои психотропные таблетки я упаковал в маленький контейнер и спрятал на дне рюкзака. Дело в том, что взять у врача справку для провоза лекарств через украинскую границу я не мог — в Петербурге, по месту прописки, мне почему-то не пришло это в голову, а в Астрахани было уже поздновато просить по телефону о такой услуге петербургских родственников. К тому же, как мне известно, даже по вышеупомянутой справке можно провозить лишь очень маленькое количество таблеток. Никого не волнует, как без них инвалиду придётся выживать в чужой стране. Хотя кого, вообще, волнует, будет жить инвалид или нет? Инвалид в России — это не совсем человек, доложу я вам. Инвалид всем мешает, от него обществу никакой пользы, а потому и думают об инвалиде в последнюю очередь. Как говорит Шушара, «мы больная часть здорового организма общества. Или, если хочешь, наоборот — здоровая часть больного организма общества. Это каждый понимает в меру своей наблюдательности».
Так о чём это я? Да, шурин, здоровенный мужик, торгующий на астраханском базаре джинсами, пришёл и проводил нас на автобус до Волгограда, но, как всегда, Шушару взять на руки отказался, и я занёс её в автобус самостоятельно. Через час тяжёлая машина уже мчалась в темноте через Прикаспийскую степь. Тьма за окном была непроницаема, как стена, и только иногда в ней проплывали далёкие огоньки. Я держал крохотную, искалеченную болезнью руку жены, руку, которая не может даже удержать большую столовую ложку, и перебирал в уме обстоятельства наших сборов в последнее путешествие.
Ещё за год до путешествия мы озаботились получением от государства новой коляски. Вообще-то, Шушара ещё два года назад просила своего участкового врача оформить необходимые для этого документы. Но врач отвечала, что для такого дела надо лечь в больницу на обследование. В больницу Шушара не хотела — там за ней некому было бы ухаживать. Мы отправились на приём к мэру Астрахани. Я с трудом затащил коляску в здание администрации, но лицезреть всемогущего мэра нас не допустили. Зато позволили подать заявление. Через три недели взбешённая заведующая поликлиникой позвонила, чтобы спросить, почему мы действуем через её голову. Де, она бы и сама всё сделала, если бы мы к ней обратились. Какие милые игры у этих чиновников! И всё же нас заставили пройти с десяток врачей, чтобы составить нужную бумажку. Заодно Шушаре пообещали дать первую группу инвалидности. Весной по раскисшей астраханской глине, покрывающей тротуары, я пришёл с этой бумажкой в здание, где располагался ВТЭК. В полутёмном коридорчике, таком узком, что едва могли разойтись два человека, сидели забитые, несчастные люди с лицами рабов, продаваемых на невольничьем рынке. Они покорно ждали своей участи. Я просунул бумажку в окошко, похожее на то, какие бывают в дверях тюремной камеры, чтобы давать пищу заключённым. Девушка в окошке, молчаливая, как сфинкс, лениво взяла документ, чтобы минут через пятнадцать, заикаясь так, что я почти ничего не понял, сообщить: мне надо принести ещё какие-то бумажки.
Словом, эпопея была долгой. Первую группу всё же дали, хотя пенсия от этого не увеличивалась — таинственная чиновничья машина, кроме группы, придумала три степени трудоспособности, согласно которым инвалид второй группы третьей степени трудоспособности получает столько же, сколько инвалид первой группы третьей степени. Как будто у почти неподвижного человека может быть ещё какая-то трудоспособность. Слава богу ещё, что группу дали пожизненно. Но теперь это уже не имеет значения. Однако, коляску нам так и не дали — её сначала пообещали в неопределённом будущем, а незадолго перед путешествием мы получили бумагу от самого заместителя министра здравоохранения. В бумаге сообщалось, что коляску нам не дадут, и рекомендовалось обратиться в другую бюрократическую инстанцию. Заместитель министра не знал, что будущего для нас не существовало. Мы просто хотели пройти перед смертью по Крыму с минимальными затруднениями, а имевшаяся коляска старого советского образца была слишком тяжёлой. Зато под все эти дела мы заказали бесплатную ортопедическую обувь. Для этого пришлось трижды ездить на троллейбусах через весь город туда, где стопы Шушары тщательно обмеривали, и, в итоге, уже перед самым путешествием мы получили две пары ботинок безобразного, аляповатого вида, которые так и не налезли на ноги моей жены.
Сидя в тёмном салоне «икаруса» и чувствуя рядом тёплое плечо жены, я думал о том, что белые ботиночки из кожзаменителя, разрисованные красными и синими сердечками, купленные нами за двести рублей в петербургском «сэконд хенде», слишком холодная обувь для крымской весны. По чёрному стеклу стекали капли дождя.
— Ну, вот мы и на свободе, — промолвила Шушара.
— Неужели мы сделаем это? — отозвался я шёпотом о другом.
— Угу, сделаем. Только не говори, что ты поднимешь меня по канатной дороге на Ай-Петри и сбросишь…
— Ну, уж дудки! Ты же хотела утопиться — вот так и сделаем. Я знаю, что ты боишься высоты…
— Да в общем-то, всё равно, как…
— Правда, всё равно. Но, веришь ли, я люблю тебя и не смогу увидеть, как ты уйдёшь первой…
— Надо…
Автобус остановился в маленьком селе где-то посреди степи. Мужчины заторопились на улицу курить.
— Может быть, хочешь в туалет, лапочка? — спросил я Шушару, — нам ехать ещё три часа…
— Да где тут? Лучше я потерплю…
— Но…
— Не беспокойся, Медведик…
Я вышел из автобуса. Никакого туалета не было. Люди уходили в темноту за небольшой кирпичный сарай и там справляли нужду. Рядом другие пассажиры брали пиво в киоске «24 часа». Откуда-то появились два местных укуренных подростка. Они были хорошо одеты, но походили на обезумевших первоклассников односложностью своей речи, истеричностью интонации и дёргающимися движениями.
— Сколька врэмени? — спросил один, блестя глазами в свете фонаря.
— Час ночи…

18.04.2010 Поезд Волгоград-Симферополь
В четыре часа утра (или ночи?) мы вышли на пустынной тёмной улице в Волгограде. Шёл дождь. Вокруг теснились какие-то промышленные постройки. Разминали ноги возле своих машин двое таксистов.
— Эй, где тут железнодорожный вокзал?..
— Э-э-э, там подземный переход закрыт на ремонт. Садись, довезу туда, где удобно…
— А сколько?
— Двести рублей. Поехали?
Выхода не было. Кое-как я засунул коляску в салон новенькой иномарки с шашечками наверху. Торпедо светилось панелями каких-то компьютеров, и повсюду в  салоне, даже на лобовом стекле, висели маленькие и не очень маленькие иконы. Мы проехали метров триста, завернули за угол и сразу увидели вокзал — он был совсем близко — громадное серое здание с высоченной лестницей перед входом. Я заскрипел зубами — двести рублей! Жулик! На эти деньги мы с женой могли бы прокормиться дней пять! Молча, я вылез из машины, выгрузил вещи и посадил Шушару на коляску.
— Вы помогите, что ли, рюкзаки наверх поднять, — сказала моя деликатная спутница жизни водителю.
Он, плотный человек намного моложе нас, замялся и произнёс трагическим голосом (никогда не забуду):
— Ох, не могу. У меня, знаете, тройной порок сердца. Врач сказал тяжёлое не поднимать…
Лицо Шушары перекосилось. Тройной порок! Бедняга, как он был ещё жив с таким дефектом совести? Я вздохнул, вспомнил христианские заповеди и отдал двести рублей. На самом верху лестницы стоял милиционер и наблюдал, как я втаскиваю сначала рюкзак, потом второй, а потом, кряхтя, несу Шушару и, наконец, коляску. Правда, страж самого лучшего в мире порядка придержал для нас двери зала ожидания.
Я сидел на холодной деревянной скамейке, не то удручённый тем, что нас обжулили, не то счастливый тем, что вырвался, наконец, из Астрахани. Рядом Шушара смотрела на меня влюблёнными глазами из коляски, в которой её маленькое тело утопало, словно в директорском кресле. Так мы и ждали поезда, ели бананы (Господи, откуда в России столько бананов!) и беседовали о разном:
— Представляешь, — рассказывала мне жена, — наша соцработник Зуля, оказывается, ходит к одной старушке. Эта старушка настолько боится разориться на плате за соцработника, что сама ползком на четвереньках выносит свой ночной горшок. «Вы, Зуля, — говорит она, — мне нужны для другого!»…
— Это они теперь берут деньги за каждое телодвижение отдельно?..
— Ага, за разговор с бабушкой отдельно, за покупку продуктов отдельно, за улыбку, может, тоже будут брать?..
— Какой ужас!..
— Медведик, я вот думаю, почему у нас так боятся делать пандусы? — Шушара в задумчивости почесала искривлённым болезнью пальцем кончик носа.
— Точно. Лестница на вокзал здесь страшная, конечно…
— Нет, ну они делают кое-где эти пандусы. Но в самых неподходящих местах или такие пандусы, что по ним не затащит коляску даже Геркулес. И что толку, когда в одном месте пандус есть, а в другом нет? Всё равно инвалид в таких условиях передвигаться по городу не может…
— Обычное дело. У строителей просто не хватает денег. А ты, Шушарочка, солнышко, хотела бы, чтобы они…
— Зато у этих гадов хватает на загородные виллы…
— Самое лучшее, что мы можем сделать, это простить их…
Время шло. Надо было как-то выбираться на платформу через глубокий подземный переход с множеством лестниц. Разумеется, никакого пандуса там не было. Я обратился к людям в зале ожидания с просьбой о помощи. Никто не двинулся с места. Сидело много русских молодых мужчин и все они делали вид, что ничего не слышат. Я обратил взгляд на восточного вида седеющего, крепкого мужчину и повторил просьбу. Он с достоинством повернул голову к двум молодым парням и что-то сказал им на своём восточном языке. Парни немедленно встали и пошли за мной. Втроём мы легко вынесли коляску с Шушарой на платформу.
— Спасибо, друзья, — поблагодарил я.
Смуглолицые парни странно усмехнулись и молча ушли.
Вагон поезда оказался довольно-таки чистеньким. Я слушал на аудиоплеере «Божественную комедию», а Шушара на своей полке — про похождения Уленшпигеля. За окном тянулись едва зазеленевшие степи. Приближалась Украина. Проводница, бойкая, нахальная тётка, объявила, что скоро будет таможня и туалет закроют. Люди поспешили в конец вагона, и я тоже. Но таможни всё не было. Поезд шёл. Смеркалось. Вскоре я почувствовал, что не доживу без туалета до конца таможенного досмотра — мой простатит постоянно напоминает о себе. Это только Шушара может по десять часов обходится без туалета. Скверно. Я подошёл к проводнице:
  — Извините, девушка, откройте туалет, пожалуйста. Мне очень надо…
— Я же предупреждала. Санитарная зона. Терпите…
— Но я не могу. Я болен…
— Памперсы надо носить…
Мне показалось, что кто-то хлестнул по лицу грязной половой тряпкой. Кровь волной ударила мне в голову. Я ненавидел эту страну, где все было сделано для человека. Я ненавидел и любил её, и не знал, как жить в ней или, как жить без неё. Я пошёл в тёмный, грохочущий промежуток между вагонами и стал делать самую естественную вещь, какую только можно делать. Дверь распахнулась, и мимо меня, как ни в чём ни бывало, прошёл какой-то человек. И тут же появилась проводница соседнего вагона:
— Что ты делаешь? Ты, что, ребёнок? Вот я… вот я тебя сейчас оштрафую на три тысячи, — она орала на меня, как орёт пьяный извозчик на лошадь.
— Я болен! — заорал я в ответ, бледнея от ненависти и продолжая мочить грохочущее железо. Тётка смотрела на меня без тени смущения и не унималась:
— Санитарная зона! Оштрафую!..
Я закончил справлять нужду, застегнул ширинку и молча хлопнул дверью перед носом у ревнительницы порядка.
Когда я вернулся к Шушаре, она вопросительно взглянула на мою дёргающуюся в нервном тике бровь. А потом были таможенники — сперва русские, а затем украинские. Я сидел и думал о капсуле с таблетками на дне моего рюкзака, чувствуя нехорошую тошноту и холод в животе. Украинец посветил мне в лицо фонариком:
— Психотропные вещества не везёте?..
— Нет…
— Хм! Ну ладно…
И он принялся потрошить сумку нашего соседа, всё время спрашивая, не везёт ли тот оружие. Оружия не было. Четыре часа простоял поезд на границе и пошёл по украинской степи.

19.04.2010 Бахчисарай
В Симферополе сияло безмятежное солнце. Я вытащил рюкзаки на платформу и принялся один из них прилаживать к нашей многострадальной коляске, а потом ещё прикрутил противовес (чтобы коляска не опрокидывалась) из пластиковых бутылок, заполненных водой в туалете поезда. Наш план первоначально состоял в том, чтобы посмотреть Бахчисарай, а далее отправиться к морю и совершить задуманное. Конечно, план был дурацкий, но именно Бахчисарай привлекал Шушару — она слышала о нём какие-то невероятные истории и хотела всё увидеть своими глазами. Однако настроение у меня было самое мрачное.
— Шушарочка, ангел мой, — взмолился я, — может быть, нам хватит одного Бахчисарая? Там, вроде бы, есть высокие скалы. Ну, сойдёт и такой вариант! Честное слово, этот поезд меня добил! Унижения и издевательства, которым подвергает своих граждан эта страна, превосходят, кажется, все пределы человеческого терпения…
¬ — А раньше ты этого не знал?..
— Нет, ну знал, конечно…
— А море? Мы не увидим Чёрное море? Правда ли оно чёрное? И какие там, говорят, крабы? Нет, слушай, Серёжа, так нельзя…
— Да ладно, можно!..
— Ну конечно, какое тебе дело до бедной маленькой Шушары…
— Ах, перестань, солнышко! Мы же всё решили. Какая разница на неделю дольше мы проживём или нет?..
— Ну, если ты так настаиваешь… Интересно, что чувствуешь в последний, ну, в самый последний момент? Боль? Страх?..
— Думаю, что последний короткий миг не успеваешь осознать настолько, чтобы это стало душевной мукой…
И мы двинулись по улице Симферополя — надо было обменять где-нибудь рубли на гривны, купить билет на электричку и хоть какую-то еду. Надписи на непонятном украинском языке пестрели тут и там. В другое время, эти надписи чрезвычайно меня занимали бы, но сейчас… сейчас я думал лишь о том, как бы побыстрее совершить задуманное. Нет ничего хуже ожидания смерти, если ты знаешь, что осталось меньше суток. Я устал от страны, где двух инвалидов можно бросить один на один с целой толпой сумасшедших, каковыми, надо признать, наши родственники стали от жизни в условиях социализма. К счастью, возле обменника мы увидели за небольшим складным столиком немолодую, но вполне  симпатичную женщину, продававшую сим-карты.
— Простите, тут рядом в городе есть что-нибудь, на что стоит посмотреть?
— Ой, как вам сказать. Рядом нет, но везде ходят автобусы — у нас отличные асфальтовые дороги. И напрасно говорят, будто у нас к приезжим из России плохо относятся. У нас тут никто не умирает. А вам нужна сим-карта?..
Женщина говорила на правильном русском. Её слова обожгли меня. Подумалось: «Зачем она это сказала? К чему? Неужели на наших лицах уже запечатлелась печать близкой смерти? Есть в этом что-то зловещее». Я взял себя в руки и купил сим-карту, чтобы позвонить родственникам на прощание. Коляска по асфальту шла легко — к спинке привязан рюкзак, под сиденьем противовес, на сиденье измученный жизнью инвалид, а второй рюкзак, с прикрученными сбоку костылями, у меня на спине. Должно быть, мы являли собой дикое зрелище — прохожие ошалело оглядывались на нас.
Завернув по делу в «макдональдс», осторожно я подкатил коляску к столику и поставил на тормоз. Шушара с интересом рассматривала людей в зале. По правде сказать, рассматривать было нечего — обычные разжиревшие обыватели набивали животы американской едой, запивая ядовитой кока-колой. Нам ничего не оставалось, кроме как тоже взять гамбургер и стакан этого сомнительного напитка. Шушара с нехорошей гримасой пожевала котлету, вынутую мной из двух тёплых, невесомых булочек, и признала, что это гадость, а не еда.
— Ты первый раз в «макдональдсе»? — слегка удивился я.
— Ага, первый. Кажется, ничего хорошего. А людей полно, хотя сейчас ещё не сезон для отдыхающих…
— Да, полно. Россию хотят отравить со всех сторон: американской едой, американской поп-культурой, выхлопами американских машин. Мы перенимаем охотно всё самое плохое, но не можем научиться американскому трудолюбию и американской законопослушности. И кстати, американскому отношению к инвалидам. Смотри, как таращится на нас вон та женщина в красной кофте…
— Это не кофта, а бадлончик. Шушары понимают в этом толк, уж поверь мне…
Сняв коляску с тормоза, я осторожно двинулся с ней к туалету. На нас дико оглядывались люди за столиками. Очередь в отхожее место потеснилась и нехотя пропустила такое чудо с двумя рюкзаками. Но стоило мне поднять Шушару на руки, как наше транспортное средство немедленно опрокинулась — противовес был недостаточно тяжёл. Мысленно махнув на это рукой, я стал коленом открывать дверь — сделать это за меня никто не догадался. Какая-то добрая женщина бросилась поднимать коляску, но женских сил на такое громоздкое сооружение явно не хватало. Тем не менее, когда через пять минут, держа Шушару на руках, я вышел из женского туалета, наше средство передвижения уже стояло в рабочем положении далеко в стороне от заинтригованной очереди. «Стараются люди в Рай попасть!» — подумал я и опустил жену на амортизирующую подушку, которую мы кладём на сиденье.
Итак, мы взяли билеты на электричку. Женщина в окошечке под надписью «Примiськi каси», внимательно рассматривая Шушарину справку об инвалидности, подвела итог: «Дурацкие у вас законы», и спровадила нас в путь за полную стоимость. На платформе я отвязал рюкзак от коляски и обратился за помощью к проходившему мимо юноше. Юноша сделал вид, что ничего не слышит, и промчался мимо. Зато пожилой мужчина, кряхтя от непосильного для его возраста напряжения, помог втащить коляску в электричку. При этом Шушара вознеслась на полтора метра ввысь, с ужасом наблюдая за нашими усилиями. За окном электрички потянулась гористая местность — мы с женой рассуждали, что, пожалуй, проехать здесь на коляске невозможно даже по дороге. Кое-где трава уже пробивалась на каменистой почве. Солнце неохотно проглядывало из-за облаков и иногда пронзало пыльный вагон ещё холодными весенними лучами.
Ближе к вечеру мы вышли в Бахчисарае на уютном вокзальчике и двинулись по улице в гору — по направлению к Ханскому дворцу. Коляска шла тяжело — я то и дело останавливался, вытирая пот со лба. Всё сильнее хотелось пить, и ноги гудели. Вокруг тянулись дома, прижатые один к другому, а мы с тревогой думали, что ночевать здесь негде и до цели сегодня, возможно, не удастся добраться. Встретившаяся беженка из Ташкента предложила свой двор, чтобы поставить палатку, но у нас ещё оставалась надежда сегодня же окончательно и бесповоротно решить все земные дела. Наконец,  показался дворец. Я совсем выбился из сил и присел на какую-то неровную каменную ступеньку. Надо моей головой шли по стене грубо нарисованные красной краской верблюды, и красовалась надпись «Кафе В гостях у Хана». Седой мужчина, обугленный солнцем, как головёшка, с лицом, которое могло бы принадлежать потомку ханов, поинтересовался, куда мы идём. Я подумал, что, судя по одежде, он какой-то рабочий и толку от него не будет. Но не прошло и двадцати минут, как мы с жёнушкой сидели на террасе кафе, увитой виноградной лозой, и директор кафе Зарема, симпатичная крымская татарка, поила нас чаем с каким-то диковинным вареньем. Седой мужчина (его звали Амет) был тут же и, потягивая чай из пиалы, молчаливо прислушивался к нашей с Заремой беседе.
— Ничего, мы вам сейчас ночлег как-нибудь организуем, — говорила женщина, — у нас тут хорошо. Правда, весна в этом году запоздала, но урожай винограда, наверное, будет приличным…
— Ничего себе, весна-то! У нас, в Петербурге, это считается летом…
— Да, там, страшно подумать, Север, а у нас-то здесь, пожалуй, Восток. Здесь всё очень непросто, но люди гостеприимные и никого не обидят. Правда… ну… бывает, ночью по улицам шатаются подростки, но вам повезло — сможете заночевать на хоздворе. Амет вам покажет, где можно поставить палатку.
— Амет, а у вас не будет проблем с начальством? — поинтересовалась осторожно Шушара.
— У меня? Проблем? — Амет улыбнулся, — Ночной директор я или нет? Я во дворе хозяин ночью — не волнуйтесь…
  — Поживёте пару дней, — продолжала Зарема, — у нас тут это… хорошо — далеко от больших городов, да и не сезон ещё. Где ещё может быть так просторно и дышится так легко воздухом гор?..
Тепло то ли от горячего чая, то ли от дружеской речи Заремы разошлось по всему моему телу, проникло в ноги, и мысли о смерти отступили куда-то в дальний уголок сознания. Я видел, что и Шушара уже думает о чём-то жизнеутверждающем, глядя с интересом на дальнюю гору, за которую садиться желтоватое, как персик, солнце. Вечер был тихим, но прохладным. Мы попрощались с Заремой, и Амет с видом губернатора этого города проводил нас на хоздвор, где предложил для ночёвки большой каменный сарай. Внутри сарая ничего не было, кроме бетонного пола. Но всё же это было лучше, чем ставить палатку, и уж точно лучше блужданий по ночному Бахчисараю. Правда, лампочку в сарае не удалось наладить, и, поговорив о прошедшем дне в темноте, которая пахла заброшенным, замусоренным жильём, мы с женой скоро уснули, хотя и зябли в своих спальниках от ночного холода, проникавшего в разбитое оконце.

20.04.2010 Бахчисарай
Мы проснулись поздно. Во дворе гудела какая-то машина, и разговаривали люди.
— Эй, надо вставать, — сказал я. Шушара что-то недовольно пробурчала в ответ.
— Так сегодня? — меня разбирало от  нетерпения.
— А может, не сегодня?..
— Скажи ещё, жёнушка, что совсем не стоит этого делать. Будто мои родители станут другими людьми — окажут нам помощь, пустят нас жить по месту моей прописки в Петербурге, и вообще, станут нормальными городскими жителями, забросив огород…
— А я всё-таки боюсь высоты…
— У нас, например, есть ещё возможность броситься под машину…
— Или, кстати, пьяный водитель сам нас случайно задавит…
— Нет, это как-то нечестно, — возразил я, — Мы хотим совершить это сознательно потому, что это наш выбор, наш плевок в лицо этому обществу…
Я распахнул дверь. Во дворе стоял Амет и приветливо мне улыбался.
— Встали? — спросил он.
— Да-да, сейчас пойдём смотреть пещерный город…
— А-а-а, завтракайте, не спешите, начальство ещё не скоро придёт…
— А что же, вам всё-таки может влететь за нашу ночёвку?..
— Да нет. Я — ночной директор. Всё будет, как в аптеке, — Амет насмешливо растягивал широкий рот, обнажая золотые зубы.
Я отнёс Шушару в туалет и полил ей на руки воды из пластиковой бутылки. Эти руки с разрушенными суставами всегда вызывали у меня нестерпимую жалость, смешанную с какой-то печальной нежностью. Хотелось чем-нибудь утешить жену, но утешить было нечем, и, сделав кипяток на туристической газовой горелке, я развёл картофельные хлопья. Завтракали мы молча и вскоре отправились в путь. Миновав Ханский дворец, который выглядел вычурно на фоне домов местных жителей, дорога поднималась к началу ущелья. Мы шли всё медленнее, но я напрягал свои силы всё сильнее и тяжело дышал — горела душа завершить задуманное. Ещё накануне я сообразил по карте, купленной в Симферополе, что крутые обрывы должны быть у пещерного города Чуфут-Кале и катил Шушару именно туда. Древние дома, сложенные из известнякового камня, теснились точно так же, как теснились столетия назад. Прямо на улице люди брали воду из крана в стене. Я умылся этой холодной, целебной водой и дал напиться жене. Впереди виднелись обрывистые скалы.
— Красиво-то как, ангел мой! — невольно заметил я.
— И вот, представь, эту самую красоту люди превращают в Ад своим присутствием. Они лгут, убивают, растлевают, используют себе подобных, как рабочую скотину…
— Я бы сказал, что Ад и Рай не существуют вне человека, — возразил я, — Потому, Шушарочка, и Рай так же возможен на Земле, как и Ад…
— Да-да, Медведик, всё зависит, конечно, от точки зрения. Но почему-то это не очень утешает. А представь, какие мы с тобой идиоты в глазах Амета и Заремы. Мы путешествуем, куда захотим, а не сидим на своём дворе, как они, прикованные цепями обязательств. И при этом мы ещё не хотим жить! Разве не странно?..
— Не странно, я думаю. Путешествуя, человек приобретает знания. А знания — это печаль. Помнишь, кто это сказал? Вот именно…
— И что же, о мой мудрец, говорят твои знания? Тебе известно, что с нами будет после смерти? Ты же сам говорил, будто мы попадём в Ад!..
— Ну, уж этого никто точно не знает. Может так случиться, Бог простит нас за наши страдания. Он, Христос, Бог бедных и униженных — наш Бог, и мы вправе рассчитывать на его понимание…
— А у Амета и Заремы другой Бог…
— Другое название Бога…
— Нет, другой Бог…
— Подруга, так можно спорить до бесконечности…
Мы вышли на автостоянку. Здесь были какие-то магазины для туристов —  от них узкая дорога вела к нашей цели. Я собрался с духом и принялся толкать свой неподъёмный груз в гору. От напряжения сердце колотилось в устрашающем темпе. Шушара молчала и сосредоточенно смотрела на желанные горы. Пот лил с меня градом. После двадцати минут подъёма среди едва зазеленевшего весеннего леса, мы оказались на территории православного монастыря, почти все помещения которого располагались в пещерах, вырубленных неведомыми тружениками в отвесной стене ущелья. Два охранника в чёрной форме украинской полиции скучали у деревянной будки. На камне сидел старик с пышной седой бородой, с круглыми очками на носу и, не поднимая головы, читал Библию. Я замялся, разглядывая икону, вделанную в скалу где-то надо мной.
— Вы можете оставить женщину здесь, — неожиданно сказал охранник и  указал на тень, падавшую от небольшого зацветающего дерева. Однако это не входило в наши планы. Надо было идти дальше, и я сделал вид, что не слышу.
— Эй, — крикнул охранник, — там очень плохая дорога. Вы, наверное, не пройдёте с коляской. Туда ходят пешком в пещерный город Чуфут-Кале…
Я снова сделал вид, что не слышу.
— Вот пристал, — прошептала Шушара. Но охранник уже догонял нас.
— Там плохая дорога, — повторил он. Мне не хотелось вызывать подозрений и оставалось только повиноваться, злясь от огорчения.
— Тебе, увы, придётся подождать здесь, — недовольно сообщил я Шушаре, — ну, только посмотрю пещерный город и вернусь. Шушара кивнула. Откатив коляску в тень и поставив на тормоз, я пошёл по дороге, уводившей в какие-то низкорослые деревья.
Я шёл и шёл, дорога забиралась всё выше, она перешла постепенно в узкую тропу, и, в конце концов, привела на самый верх ущелья. В отвесных известняковых скалах темнели отверстия пещер, судя по всему, вырубленных человеком. Вид был захватывающий. Выглянуло солнце и озарило всё широкое ущелье со всеми окрестными горами. Присев на камень, я стал смотреть вдаль, раздумывая о том, что это, может быть, последний день моей жизни.
— Красиво устроил мир Творец! — сказал кто-то.
Я обернулся. Рядом стояла древняя старуха с клюкой и рассматривала какую-то траву у себя под ногами. В руке у старухи, одетой в зелёную мятую юбку и серую, несвежую сорочку, была маленькая корзина.
— Да, хороший день, — ответил я неохотно, раздосадованный тем, что и здесь мне помешали. Старуха присела рядом со мной на соседний камень.
— В такой вот день я первый раз вышла замуж…
— И много раз выходили? — поинтересовался я не без иронии.
— Три раза. Ох… И все трое пропадали через год. Первого забрали в лагеря… да…
— И что же дальше? — я сердился, недоумевая, зачем мне это знать.
— Второй хворый был, ещё с войны. Умер через год после нашей свадьбы. А третий, я уже немолодая была, под машину попал и сразу эх-кхе… насмерть, да…
— Но дети-то у вас были? Хоть они вас утешили?..
— Детей не дал Бог. За грехи должно быть…
— Как же вы одна так вот живёте?..
— Кхе, почему же одна? — старуха странно улыбнулась, — вот твари божьи, например, — она показала на меленькую ящерицу, юркнувшую под камень.
— Но-о-о… — растерялся я.
— Да, и травы, деревья, и люди есть хорошие на свете. Нет, Бог чудесно всё устроил по своему разумению. А ты вот умереть хочешь…
Я вздрогнул: «Откуда она знает?».
— Вижу-вижу, хочешь. А только глупость это. Береги себя — жить тебе надо долго…
— Спасибо, бабушка, — озадаченно ответил я, и в голове стремительно пронеслись сотни мыслей. Старуха встала и, не попрощавшись, заковыляла вниз по тропинке. В сердце у меня шевельнулось странное радостное чувство: «Может быть, только люди делают этот мир хуже, чем он есть на самом деле? Только некоторые люди, но дивно устроена Земля Великим Скульптором, и на ней есть место всему: всякой божьей твари, всякому подлецу и мерзавцу и редким подвижникам духа. Что же нам делать с этой красотой? Неужели мы жили зря? Однако надо идти дальше…». Зеленели травы, темнели на склонах ещё безлистые деревья, синело бездонное небо. Я озирался, ища тропу наверх — на отвесный край ущелья. Но тропы не было. И вдруг я понял, что Шушару сюда не занесу даже на руках, что не хочу умирать один, что я вообще не хочу умирать, что там, внизу, нас ждут гостеприимные Амет и Зарема, и что ещё много  интересного можно увидеть в этом благословенном краю. Рядом темнел вход в большую пещеру. Оттуда тянуло холодом и сыростью могилы, и странно было представить, что в этом древнем камне жили когда-то люди. Долго я сидел возле пещеры и думал о разных превратностях жизни, которые привели меня сюда. Жизнь представилась стеклянным шаром, внутри которого мой сегодняшний день был неотделим от десятков тысяч лет истории человечества. Разве имел я право разбить этот шар?
Часа через полтора я вернулся в монастырь. Шушара стояла всё на том же месте, и старик сидел всё на том же камне, и охранники скучали возле деревянной будки. Но что-то уже изменилось в мире. Я улыбнулся на вопросительный взгляд Шушары:
— Там, действительно, очень узкая, крутая тропа…
— И ты не повезёшь меня туда?..
— Не повезу…
— Но я же хочу…
— Слушай, солнышко, у меня появились другие планы. Я должен сказать тебе, что… а словом, Шушарочка, пойдём — я всё скажу тебе по дороге.
— Как долго всё-таки тебя не было! А мне здесь уже напихали полные карманы мелочи. Как будто я нищая и что-то прошу. Это отвратительно. Я не хочу таких унижений! И совсем ничего не дают этому бедному деду. Возьми-ка деньги. Дай ему хотя бы пять гривен…
Мы подошли к старику, и я протянул мятую цветную бумажку:
— Возьмите, пожалуйста. Нам они не нужны…
Старик медленно оторвал глаза от Библии и поднял голову. Борода лопатой лежала на груди. На морщинистом лице светились живые глаза. Спокойно и с достоинством он произнёс:
— Мне они, э-э-э, тоже не нужны. Человеку для жизни не нужно почти ничего. Но вам они, э-э-э, ещё пригодятся. Оставьте их себе. Жизнь длинная, но кончается быстро…
Я не нашёлся что ответить. Старик был прав. Жизнь, и в самом деле, была длинная — длинней, чем мне хотелось сегодня утром.
Мы вернулись к Дворцу часа в четыре. С минарета раздавалось, звучавшее в записи, хрипловатое пение муэдзина — оно разносилось над средневековыми улочками, призывая мусульман к молитве, словно время здесь остановилось навсегда. Напротив кафе «У Хана» — на другой стороне улицы — была видна гостиница под вывеской «Мусафир» — гость, как вчера объяснила нам Зарема. Мы зашли в кафе и заказали у этой женщины неведомое нам блюдо лагман. Это оказалась всего лишь лапша, политая мясным соусом, но ей-Богу, ничего вкуснее я в жизни не ел. Мы с Шушарой сидели на террасе, смотрели, как солнце склоняется к горе, и думали каждый о своём. Говорить не хотелось. Я понимал, что жена огорчена переменчивостью моих мыслей. Ей-то опротивело сидеть на месте и получать милостыню, пока я наслаждался красотами природы вверху ущелья. Но что же я мог сделать?
— Шушарочка, не стоит нам осуществлять наше намеренье. Я люблю тебя и не хочу твоей смерти. А ты ведь не хочешь моей, верно? Может быть, вот этой-то любовью всё и оправдывается?..
— Скажешь тоже. Это всё сказочки, которые люди выдумали, чтобы жить так, как им нравится. Этот твой страшный христианский Бог лишь издевается над людьми, как хочет. Он приказывает убивать младенцев, затевать чудовищные войны и наказывает праведников, возвышая негодяев, — Шушара наклонила ко мне лицо и прошептала с каким-то особенным нажимом на согласные, — и я хочу смерти, слышишь?..
Я не нашёлся, что ответить, и только молча погладил её по голове.
Побродив ещё немного по узкой улочке, носившей, неведомо почему, имя Ленина, мы вернулись в своё каменное жилище на хоздвор. Быстро стемнело. Воздух стал холодным, как вода в колонке, но всё же чистка зубов за сараем показалась нам необходимой процедурой. Заливисто лаяли собаки Амета. Из окошка какого-то домика, пролив жёлтый свет на белую щебёнку, выглянула женщина. Она молча посмотрела на нас, чему-то улыбнулась, и окно закрылось. Большая круглая луна висела над Бахчисараем.

21.04.2010 Севастополь
Ночью я не мог заснуть. Электрическое освещение я наладил ещё минувшим утром и теперь, при тусклом свете лампочки над входом, долго бродил вокруг Шушары, спящей на коврике, постеленном на бетонный пол. Болезнь мучила меня. Жизнь вновь предстала перед моим внутренним взором лишь прелюдией к погружению в чёрное море смерти. Уже под утро, когда в соседних дворах запели петухи, я принял таблетки, забрался в спальник и забылся тяжёлым сном, похожим на обморок. Но проспал я недолго — на восемь утра у нас был поставлен будильник. Мы позавтракали несколькими яблоками, подаренными Заремой, и пошли смотреть Ханский дворец. Хорошо жил этот собака-хан. Наверное, так, как живут нынешние российские олигархи (впрочем, Бог его знает, как они живут). Высокий минарет возносился над крышами дворца. Здесь же находилось ханское кладбище. «Лишь один шаг отделяет жизнь от смерти, — пришло мне в голову, — но люди почему-то стремятся окружить себя домами и вещами, как будто делают запасы для дальнейшей загробной жизни. Но всё, что у нас есть на самом деле, это только наше беспомощное тело, в котором живёт дух — богоподобный или ничтожный. А что несу я внутри себя?..».
Между тем, у нас было мало времени — Шушаре хотелось поскорее попасть к желанному Чёрному морю, к очистительному небытию, к смерти. Мне же просто очень хотелось спать. Покинув дворец, мы поскорее добрались до вокзала, но оказалось, что ближайшую севастопольскую электричку отменили. Это почему-то сильно огорчило Шушару, хотя, казалось бы, какая разница на день раньше или на день позже увидим мы те края, по которым водил Данте мудрый Вергилий. Купив на близлежащем рынке бананы и сок в коробке, мы расположились в зале ожидания. Время тянулось мучительно медленно. Я читал вслух надписи на коробке: «”Наш Ciк”, зробленый з турботою», «Близькiсть до Одеського порту дала нам можливiсть вiдiбрати для Вас найкраще». Шушара смеялась:
— Интересно, как они в институте на этаком языке объясняют студентам теорию относительности… Нет, я понимаю, что всякий язык имеет право на существование, но тебе не кажется, что Украина хочет быть великой державой, как уборщица общественного туалета мечтает стать королевой красоты?..
— Шины меняли сколько раз?— услышал я.
Это был некогда рослый, крепкий мужчина — теперь ему перевалило за пятьдесят, и зловещим троном под ним торчала инвалидная коляска. Ниже колен свисали пустые штанины. Красивое, породистое лицо русского человека, чьи предки, вероятно, веками работали на земле и воевали, выражало какое-то глубокое чувство собственного достоинства. Склонив голову набок, он рассматривал коляску Шушары.
— Перед поездкой на всякий случай поменяли, — ответил я
— То-то я и смотрю, новенькая коляска…
— Да какая же новенькая? Ещё советского производства!..
— И у меня старушка ещё советская. А шины, вот, каждый год меняю…
— А вы-то куда едете? — живо поинтересовалась Шушара.
— Я не еду. Я здесь того… живу. Пенсии, понимаете, нет. Вот деньги собираю. Когда сорок гривен, а когда двести пятьдесят по праздникам — по-разному оно бывает.
— Как же нет пенсии? — удивился я.
— Да так вот. Жил я в Казахстане. Как-то друг мой ушёл зимой на охоту и пропал. Я туда-сюда — отправился его искать. Ну, как раз и нашёл мёртвым. Замёрз друг. Еле-еле я добрался до участкового. «Там, — говорю, — труп. Заберите!». А у самого ноги уже всё — ничего не чувствуют.
— А здесь-то вы как оказались? — Шушара толкнула меня незаметно локтём.
— Да баба… жена то есть, меня бросила. Остался я один. Поехал сюда, в Бахчисарай, к сестре, а по дороге потерял паспорт. Пришлось, слышь, границу переходить в районе Краснодона. Мальчишка один меня провёл. «Я, — говорит, — каждый день хожу в школу через границу из Украины в  Россию и обратно». Ну вот, приехал я, поселился у сестры. Дом большой, хороший, все удобства. Только сестра дура была. Бросила мужа и поехала за каким-то принцем, слышь, на Крайний Север куда-то в Якутию. Получил я от неё письмо, что принц оказался гадом и бросил её. И всё. Исчезла сестра. Что с ней сталось — этого я не знаю. Так вот и живу теперь без паспорта при муже сестры. Вроде, чужой человек, а куда деваться?..
— Разве паспорт нельзя получить? — удивился я. Этот человек занимал меня всё больше.
— Да не дают и всё. Сволочи. Поехал я на приём к Тимошенко. Она тогда была при делах. Выслушала, дала временную бумагу. «По ней, — говорит, — получишь в паспортном столе паспорт». Прикатил я в паспортный стол, а там сидит мордоворот, брюхо до колен свисает, гад. «Иди, — говорит, — отсюда. Ничего не дам. Мне Тимошенко не указ»...
— И что же, вот так совсем некуда податься? — Шушара тоже всё больше оживлялась. Выражение предсмертной тоски сошло с её лица.
— Да куда же? Кому я, слышь, нужен? Здесь хотя бы жильё есть. Городок маленький, все свои, выгонять меня как-то неудобно…
Я смотрел на него и думал о том, что нам-то с Шушарой повезло. У нас есть паспорта, пенсии, квартира и есть мы оба друг у друга, муж и жена. По трансляции прозвучало какое-то объявление. Я поднялся, чтобы сходить осмотреть место, где придётся садиться в вагон — непростое это дело, посадка с низкой платформы. В тот же миг инвалид развернул свою коляску и покатил из зала ожидания, ничего больше нам не сказав. Когда я вернулся, в глазах Шушары стояли слёзы. Это было странно. Шушара никогда не плачет — страдания, перенесённые во время бесконечных больничных будней, закалили её, выжгли из души жалость к себе.
— Как хорошо, что у меня есть ты, — сказала она, — Только зачем тебе этот чемодан по имени Шушара? Ты, можно сказать, почти здоровый человек…
— Это я-то здоровый?..
— Ну да, мачо с рюкзаками…
— Ай, брось. Ты же знаешь, какое это бедствие — мои нервы. Лучше скажи, почему он вот так укатил, даже не попрощавшись?..
— Не знаю я. Может быть, он отчего-то засмущался? Вот так живёшь-живёшь, думаешь, что ты самая несчастная, и вдруг узнаёшь, что кому-то ещё хуже…
— И какие напрашиваются выводы?..
— Никаких. Просто я уже не знаю, что мы будем делать в Севастополе…
— Будем смотреть на море. Всё. Перестань. Хватит об этом…
Мы вышли на платформу, если это можно назвать платформой. Узкая полоска бетона между двумя путями была лишь на полметра шире коляски. Я обратился к молодому татарину, ожидавшему посадки, с просьбой нам помочь.
— Помогу, — ответил он, — А то ведь пропадёте. И какие идиоты проектировали эту платформу? Ни хрена ведь о людях не думают. Тут недавно одному мужику плохо стало — так он упал головой прямо на рельсы. Хорошо вовремя оттащили…
И действительно, едва стала подходить наша электричка, как другая появилась с противоположной стороны. Мы оказались между двумя движущимися составами так близко от колёс, что руки нехорошо похолодели. «Вот сейчас бы, — невольно подумал я, — одно движение и всё. Но море, море мы ещё не видели».
— Кишки, намотанные на колёса — это неэстетично, — разгадала вдруг мои мысли Шушара. Молодой татарин схватился за подножки коляски. Я потянул её за ручки на ступени вагона, и, подпрыгивая на амортизирующей подушке, Шушара водрузилась в электричку.
Вагон был набит рослыми новобранцами в новенькой форме. Рядом с коляской оказался штабель коробок с сухим пайком и гражданская женщина. Я обратился к незнакомке с вопросом, и мы разговорились. Оказалось, что её сестра хочет сдавать комнату в своём частном доме. Мы тут же позвонили этой сестре и договорились о ночлеге на пару-тройку суток за очень скромную плату.
— Пенсии ей нынче ни на что не хватает — почти половина уходит на квартплату. Трудное времечко сейчас в Украине. Была она Польшей, была Россией, но самостийность ей приснилась в кошмарном сне…
— А вы, извините, чем занимаетесь?..
— Чем все занимаются? Торгую. Что толку в том, что я училась на инженера? Теперь это никому не нужно…
— Всё-таки хорошо, что мы вас встретили, а то бы сейчас суетились на вокзале…
Мы засобирались на выход.  Подошёл офицер, вёзший новобранцев:
— Вам помочь? Вот ребята вам помогут. Вы не сомневайтесь — они не уронят. Это крепкие ребята, будущие разведчики. Все, как на подбор…
Было ясно, что офицер проводит воспитательную работу со своими солдатами. Я видел, что Шушара смеётся. Да уж, уронить её куда-то ещё дальше того Тартара, куда уронила нас судьба и правительство России, пожалуй, было бы сложно.
Служивые успешно выгрузили нас из вагона. Пока я топтался на площади у пригородных касс, какой-то парень, спортивно одетый, дал Шушаре на бедность десять гривен. Едва он успел отойти в сторону, как другой парень того же возраста, ничуть не хуже одетый, попросил денег:
— Я, ну, живу здесь уже три месяца. Не могу, ну, добраться домой…
— Извини, — я развёл руками, — ты видишь, какая у меня жена? — на самом деле, я совсем не был уверен в искренности его слов.
— Ну, вижу, — и он побрёл куда-то, сутулясь, как старик.
— Обрати внимание, — заметила Шушара, — какая разница в сознании. Один даёт, а другой хочет получить. Человек сам выбирает свою судьбу. Разве нет? И получает именно то самое, что выбрал. Вопрос: почему некоторые, вроде нас с тобой, выбирают такие малоприятные удовольствия?..
  Через час дочь хозяйки квартиры Эля повезла нас домой на своём видавшем виды жигулёнке. Она жала на педали босыми ногами с красными лакированными ногтями, и оживлённо рассказывала о городе. Город раскинулся на горах вокруг бухты. Это был русский город с украинскими вывесками, с плохо заасфальтированными улицами и усталыми прохожими. Но мне вдруг стало легко и весело, как после бокала вина. «Есть или нет будущее у нас, — думал я, — а настоящее всегда приносит что-то новое. Это интересно и страшно одновременно. Даже самоубийство притягательно, прежде всего, новизной опыта смерти. И кто же знает, нет ли там, после смерти, ещё более интересного мира. Может, и нет. Но так хочется проверить!»
По горбатой улочке, лишённой асфальта, мы подкатили к низенькому белому домику за зелёным забором. Вскоре мы с Шушарой водворились в просторной комнате с широкой кроватью, с коричневым шкафом советских времён и сильно потрёпанным красным ковром на полу. Как всегда в чужой комнате, я сразу взглянул на шкаф. Там стояли книги — обычный набор советского времени: Пикуль, Дюма, Гончаров и так далее.
— Шикарно, — Шушара удовлетворённо хмыкнула, — но я хочу есть, ведь я пока жива. Или ты забыл? И кстати, ты не мог бы собрать мои костыли?
— Да-да, сейчас. Где-то здесь был пакет с ручками. А что бы ты хотела на ужин?..
— Ну… э-э-э… ананасы в шампанском, чёрную икру — обычное меню…
Через полчаса я принёс из магазина рыбу в упаковке, на которой было написано «копчёный оселедец» и прочие продукты с удивительными надписями. Несмотря на мрачноватое настроение, я со смехом рассказывал жене, что видел в магазине огромный бак, на котором висела табличка «вода питьевая 1 литр — 55 коп».
— Тяжело здесь живут люди. Но только представь, как хотят независимости от России! Никто не говорит по-украински, но какие чуднЫе надписи, которые должны показать — вот она, великая держава!..
— Да, Серёжа, человеку, этой странной скотинке, важнее всего свобода в рамках родной культуры. Отними у него одну из составляющих, и он захочет смерти…
— А ты ещё хочешь?..
— Хочу…
— Ну-у-у… это печально. А я не знаю что-то, хочу ли. Но уйти, любимая жёнушка, мы можем только вместе.

22.04.2010 Севастополь
С утра мы решили налегке отправиться в центр города. Но на троллейбусной остановке нас ждала проблема. Едва подходил наш троллейбус, как люди кидались к дверям, набивались в салон, как песок в глаза бедуина, и нам уже было бесполезно пытаться влезть с коляской в это месиво. Пропустив подряд три троллейбуса, мы ринулись к дверям маршрутки:
— У меня не приспособлено, — крикнул мне водитель, но я уже держал на руках жену и поставил ногу на подножку микроавтобуса. Раздосадованный водитель покачал головой, что-то хмыкнул недовольно и позволил нам устроиться в салоне. Машина пошла в гору.
Мы вышли на просторном проспекте, где на рекламных щитах красовалась диковинная реклама: «Вiдчуй хвилю на смак! Люкс Хвилястi». От этой надписи нервный смех пробирал меня до самых печёнок: «Ничего себе великая держава!» Немного поплутав по центральным улицам, мы оказались на набережной Нахимова, где перед нами открылось море. Оно было того густого голубого цвета с оттенком зелени, каким я всегда представлял по книгам океан в тропических широтах. Это голубое запредельное пространство, где, казалось, спрятан от нас какой-то иной мир, расстилалось впереди, а справа в бухте теснились корабли, ощетинившись мачтами и антеннами. Эти корабли, среди которых было много серого цвета судов российского Черноморского флота, напоминали мне что-то романтическое из далёкого детства, из того детства в котором мечталось о подвигах и спасённых прекрасных незнакомках. И вот теперь я катил красную коляску с Шушарой, почти не чувствуя её тяжести. «Я сам выбрал такую судьбу, — думал я, — так почему же теперь хочется чего-то иного — более светлого  и спокойного? Чёрт его знает! Надо расправляться с такими мыслями безжалостно, а то недолго дойти и до мыслей о разводе. О разводе? С Шушарой? Ха! Нам суждено жить и умереть вместе».
И тут мы увидели… да, мы увидели: на просторной площади, выложенной брусчаткой, стоял инвалид на почти таком же, как наше, средстве передвижения. Рядом был прицеп для коляски, набитый вещами. Я подкатил Шушару ближе. Молодой парень был богатырского телосложения, но его тонкие ноги беспомощно стояли на пластмассовых откидных подножках.
— Здравствуйте, — махнула рукой Шушуара, — вы откуда?..
— Э-э-эх, я приехал из Евпатории к девушке…
— А где же девушка? — мне бросилось в глаза глуповатое выражение его лица.
— Нет девушки, и, наверное, не будет. Я идиот, понимаешь, да? Мне все это говорят, а я снова вляпался…
    — Да что случилось-то? Мы можем чем-то вам помочь? — Шушара заёрзала в кресле и вопросительно взглянула на меня.
— Она мне сказала, что любит. Сказала: «Собирай вещи и приезжай!». И вот я здесь уже четыре часа её жду, а денег осталось, чёрт, только на обратную дорогу…
— Может быть, ей позвонить можно, — предположил я.
— Бесполезно. Чёрт, телефон отключён. Я идиот…
Он беспомощно качал коротко стриженной мощной головой и почти собирался расплакаться. Мимо проходили люди, много людей, но он был совершенно одинок на этой площади. Мы тоже ничем не могли ему помочь. Я сжал ручки коляски и покатил свой груз по набережной. Говорить ни о чём не хотелось. Стоял ясный, жаркий день, но казалось, что небо затянуто свинцовыми тучами. Выкатив жену на причал, я отправился посмотреть, где находится Аквариум.
Когда я вернулся, коляска стояла на самом краю причала, и Шушара пыталась своими бессильными руками вращать колёса, чтобы свалиться в воду. Холодный пот выступил у меня на лбу. Но я сразу сообразил, что, к счастью, этими руками можно только печатать на компьютерной клавиатуре, и то только одним пальцем. Бросившись к жене, я откатил коляску подальше от воды. Онемевшую жену била мелкая дрожь.
— Солнце моё, — чуть ли не зарыдал я, — что же ты делаешь? Вот так? Без меня? И ты хотела оставить меня одного с этим грузом на совести?..
— Не-е-ет, ты достоин здоровой, настоящей женщины, а я… какая я женщина? Я — чемодан по имени Шушара. Я — твоё проклятие, и я не должна…
— Ты не должна делать этого без меня! Мы же договорились!..
— Извини, Медведик, — Шушара хлюпнула носом и провела рукавом чёрной, мятой куртки по своему такому болезненному, но в некоторые минуты такому прекрасному лицу. Нет, честное слово, оно прекрасно, когда его озаряет улыбка. Но это бывает так редко!
Мы подъехали к ступеням здания Аквариума.
— Я не хочу на эту лестницу, — сказала Шушарочка.
— Я спущу тебя осторожно. Не бойся…
— Ой, потише! Могли бы и пандус сделать…
Задние колёса коляски прыжками скатывались по лестнице вниз. Шушару основательно встряхивало на каждой высокой ступеньке. К счастью, усталая женщина-контролёр на входе услужливо открыла нам дверь. За ней оказалась ещё более крутая и очень длинная лестница. Снизу тянуло тёплой сыростью.
— Я не хочу туда, — снова сказала Шушара.
— Кажется, пять минут назад ты именно туда и хотела, — заметил я многозначительно, но, кряхтя и стараясь ступать осторожно, понёс жену в зал аквариумов. Большие и маленькие, зелёные и красные, гладкие и чешуйчатые рыбы медленно шевелились за стёклами. В этом морском мире не было времени, не было желаний, не было любви, ничего не было. Казалось, перед нами само небытие в овеществлённом виде. Шушара расширенными глазами смотрела на это законченное Ничто. И вдруг мы увидели черепаху, морскую черепаху, которая оживлённо шевелила ластами. Она была похожа на кустодиевскую купчиху за чаем, которая оказалась тут совершенно непонятным образом.
— Смотри, смотри, какая Тортила, — оживилась Шушара, — настоящая повариха на барской кухне, только половника не хватает…
На сердце у меня отлегло. Казалось, черепаха за стеклом как-то глупо улыбается. Но нам с женой обоим уже хотелось на свежий воздух из этого потустороннего мира.
— Ой, молодой человек, а что, ребёнку плохо стало? Да? Вы его на воздух понесли, да? — суетилась нелепая пожилая посетительница аквариума.
На набережной над нами опрокинулось огромное лазурное небо. Город расползался вокруг бухты, как туман на болоте, и выглядел сказочным видением, где корабли стояли, словно рыбы в аквариуме и напоминали о далёких, недостижимых для нас странах. Мы прошли по набережной, рассматривая в торговых палатках лакированные причудливые раковины и прочие приморские сувениры.
— А давай, купим тебе матросочку, — не то шутя,  не то серьёзно сказала Шушара, — Ты отлично смотрелся бы…
— Да ну тебя, — улыбнулся я, — давай, лучше купим тебе нитку янтаря, а мне верёвку и мыло…
И мы купили янтарь, выпили пива, а потом пошли в сторону вокзала. Не прошло и часа, как мы оказались перед горой, на которой стоял музей Севастопольской обороны.
— Уф, а жалко того парня-то на коляске, — я катил жену вверх и тяжело дышал.
— Да ведь он сам виноват. Какая-то девушка ему что-то сказала, а он и помчался…
— Угу, это его выбор. Он хотел красивой сказки, а получилось, как всегда. Грубая реальность бежит от мечты только в литературе…
— А я что-то верю в литературу, — возразила Шушара, — Дура, наверное.
Предъявив российскую справку, которую никто не стал рассматривать, мы вошли в здание музея. К знаменитой Панораме вела вверх крутая винтовая лестница.
— Иди туда один, — сказала Шушара.
— Постой, ты же хотела посмотреть!..
— Хочу-то я хочу, но…
— Вам помочь? — трое студентов стояли рядом с нами.
— Хм, помочь ли нам? Конечно, помочь! — я подхватил Шушару на руки и осторожно понёс по лестнице. Студенты сзади, кряхтя, поднимали коляску.
Панорама впечатляла. Сотни солдат в различные моменты битвы за Малахов курган были искусно изображены художником.
— Севастополь называют русской Троей, — говорила экскурсовод, — В тысяча восемьсот пятьдесят пятом году армии трёх государств, Англии, Франции и Турции, осаждали его одиннадцать месяцев. Город оказал такое сопротивление, что у противника погибло семьдесят тысяч человек и его силы истощились. Тридцатого августа враг вступил в дымящиеся развалины Севастополя, но падение города не принесло ему настоящей победы…
— Шушарочка, ты не замёрзла?
— Нет. Здорово всё это. Так и видишь сражение — как будто сам в нём участвуешь…
— А наша жизнь — это и есть сражение…
— Нет-нет, мы с тобой сдались без боя, — прошептала жена мне на ухо, — мы отказались от своего плана…
— А кто сказал, что я отказался? Нет, я не хотел бы сделать это без тебя…
— А я без тебя…
— Вот и договорились. Завтра едем в Ялту. Там, говорят, высокие горы…
— Я боюсь высоты. Ты забыл?..
— Вот именно поэтому в Ялту…
Студенты и экскурсовод с недоумением смотрели на наше перешёптывание.

23.04.2010 Севастополь
Утром мы купили на автовокзале льготные билеты на маленький автобус до Ялты, предъявив справку ВТЭК Шушары. Девушка в кассе, кажется, не разобралась, что справка выдана в другом государстве. Зато водитель автобуса поинтересовался, оплатил я провоз коляски или нет. Пришлось объяснить этому дуболому, что она не оплачивается, что это не багаж, а часть инвалида. На это водитель недовольно хмыкнул и, открыв двери заднего багажника, наблюдал, как я потею, пытаясь втиснуть коляску в узкое пространство.
Автобус мчался по неудобной для пешего передвижения с коляской, но отличной для машины дороге, и вокруг открывались захватывающие виды. Горы вставали со всех сторон, словно видения из какого-то параллельного мира, а в зелёных долинах у моря были раскиданы курортные посёлки.
— Вот что мне нравится, — сказала Шушара, — так это то, что когда ты меня вносишь в городской автобус или в троллейбус, а мест свободных нет, то место нам уступает не молодой человек, не цветущий мужчина, а какая-нибудь старуха или мужчина таких лет, что сгодился бы мне в отцы…
— Верно. Это, увы, примета времени. И это, увы, везде так — в Астрахани, в Петербурге, в Севастополе…
 — Мужчины, Медведь, выродились…
— Да нет, не мужчины. Выродилось само представление о мужественности. Культура, в которой наивысшим благом считается комфорт, подразумевает отказ от заботы о себе подобных, когда это связано с малейшим усилием…
— Ну вот и неправда! Они не считают нас себе подобными. Для них мы что-то вроде разумных хомячков. Мы мешаемся под ногами, тормозим движение автобуса, наезжаем на прохожих коляской, и нас стоило бы уничтожить, но как-то принято делать вид, что в стране гуманное отношение к хомячкам…
— Да-а-а, подруга, мрачный у тебя всё-таки взгляд на человечество…
— Ага, слушай дальше. Нет никакого человечества. Есть отдельные люди, и один человек может отличаться от другого больше, чем человек от обезьяны…
Я вынес Шушару из автобуса у поворота на Ялтинский зоопарк. Она всегда интересовалась животными и когда-то хотела даже поступать на факультет биологии. Уступив жене и согласившись посмотреть на зверей, прежде чем мы бросимся под колёса, я надеялся, что вид животных, лишённых свободы, только утвердит нашу решимость. Мы медленно поднялись по дороге, окружённой лесом, полюбовались на отвесные скалы впереди, пересекли небольшой мост, под которым шумел ручей, и оказались у зоопарка. Едва мы вошли в ворота, как увидели великолепных розовых пеликанов бродивших по дороге прямо среди посетителей. Мы, было, обрадовались, но дальше перед нами, как я и ожидал, открылся настоящий Ад — в клетках, как заключённые в камерах чудовищной тюрьмы, сидели больные звери. Этих зверей закармливали пряниками и прочей негодной едой посетители. Многие животные были измученны непривычной крымской жарой — здесь они были всего лишь несчастными игрушками в руках человека, приманкой для отдыхающих.
— Какое отвратительное зрелище, — говорила Шушара, — Наверное, так могли бы выглядеть пациенты психбольницы, если бы их беспрерывно кормили. И посмотри, как высокотехнологично сделано — не надо протягивать еду через прутья решётки, а можно опустить еду в трубу и кусок упадёт прямо несчастному животному в лапы. Сплошной кайф для публики…
— Честное слово, я не знаю после этого, отвечает ли человек хоть за что-нибудь из того, что творит на земле…
— Да конечно же, не отвечает. Мы и за себя-то, дорогой мой, не отвечаем. Где уж тут за животных! Любому из нас дай неограниченное количество пищи и запри в клетке — не пройдёт и года, как мы подохнем от ожирения…
Мы остановились у большой клетки из толстых металлических прутьев. В клетке сидел огромный бурый медведь, который, встав на задние лапы, скрёб передними решётку, мотал головой, как безумный, и что-то жалкое ревел на своём медвежьем языке. Девочка у клетки трясла родителей за руки:
— Мам, мам, ну давай ещё покормим мишку…
— Ой, доча, перестань, у нас нет столько денег…
— Ну, мам, я хочу…
Шушара посмотрела на меня:
— Вот видишь, дело, оказывается, в количестве денег. Дай нам неограниченные ресурсы, и мы превратим всю землю в сплошное море жратвы…
— Именно поэтому, как мне кажется, человечество ещё долго не сможет получить термоядерную энергию. Думаю, Бог справедлив и разумен…
— Бог? Разумен? Ха-ха… Мне, знаешь ли, не нравится Библия. Все эти убитые младенцы, уничтоженные народы, многожёнство и прочее…
— Не надо понимать так буквально текст Библии. Хотя, знаешь, в свете того, что мы собираемся сделать, Библия представляется мне неполной. Туда стоило бы добавить тексты об оправдании человеческих поступков различными обстоятельствами. Например, самоубийство должно быть допустимо в случае тяжёлой болезни…
— Это ты хочешь себя любимого оправдать…
— Нет, я сознаю, что если мы уйдём вместе, увы, оправдания перед Богом для меня не будет. Но я же не могу тебя бросить, позволить тебе одной уйти в тот неведомый край, откуда никто не возвращался…
— Ну, вот и хорошо. Пойдём-ка лучше отсюда…
Мы вышли на шоссе, которое взбиралось в гору. Длинный бетонный забор тянулся вдоль него, и плохо заасфальтированная, пешеходная дорожка была зажата между забором и проезжей частью. Дорожка оказалась такой узкой, что коляска едва могла проехать по ней. Мимо одна за другой проносились машины. Всё во мне сжалось и напряглось. «Сейчас или никогда, — думал я, — пусть она даже не успеет понять, что произошло. Способ не самый верный, но для её хрупкого организма хватит и небольшого толчка. А что будет со мной? Вдруг откачают? Начнут выхаживать? Да, это будет хуже всего. Надо выбрать машину побольше, и…». Огромный самосвал нёсся по шоссе. Я развернул коляску и бросился с ней под колёса, зажмурив глаза. Я почти ничего не слышал и не чувствовал. Какой-то гул стоял в моих ушах — не было ни страха, ни ожидания боли, ни любопытства. Но… ничего не произошло. Видимо, я не учёл, что дорога идёт в гору слишком круто и в таких условиях тормозной путь будет очень коротким.
— Ты что, идиот? — услышал я крик водителя, — Ты куда, гад, под колёса лезешь!..
Я взглянул на Шушару. Она сидела бледная и мелко дрожала. Пришлось торопливо развернуть коляску и вкатить обратно на пешеходную дорожку.
— Ну, опять не вышло? — спросил я не то жену, не то себя.
— Предупреждать надо…
— Зачем предупреждать? Мы всё обговорили, всё решили. Что ещё?..
— Это… это… было так… я не успела подумать…
— О чём?..
— Я не знаю, — Шушара опустила голову и уставилась на свои колени в чёрных, толстых штанах, которые она носит даже в жаркую погоду.
Я пыхтел, закатывая коляску в гору. Наконец, забор кончился, и справа открылся вид на Ялту. Белый город, как неосторожный подросток, спускался по склону горы к морю, и безбрежная даль синела, уходя к далёкому горизонту. Это было так красиво, что на мгновение я забыл, почему мы здесь оказались.
— Вот это и есть Чёрное море, — я пытался выровнять своё дыхание.
— Да ну, какое же оно чёрное? — вдруг засмеялась Шушара, — Оно голубое. Нет, оно цвета турецких джинсов, которые продаёт мой брат на базаре…
— Бери больше, оно цвета цветка сон-травы весной в прозрачной сосновой роще где-то в Ленинградской области…
— Море смерти?
— Море вечности…
— И ты не хочешь туда?..
— А ты?..
— Я, кажется, больше не хочу. Нет, точно не хочу…
— Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая…
Через час мы спустились по пыльным, людным ялтинским улицам к набережной. Здесь воздух был свежий, морской, росли пальмы, тянулись вдоль моря одно за другим кафе. Шушара попросила подкатить её к пирсу, где покачивались белые яхты. Чем ближе мы подходили, тем сильнее разгорались её глаза. Яхты — это была мечта, это было то, чего мы никогда не могли бы заполучить, но чего желали в своих снах. Какие-то мужчины что-то красили на одной из них, красавице с округлыми обводами корпуса, с высокой мачтой, которая упиралась прямо в бездонное крымское небо.
— Слушай, вот если бы уплыть на такой вокруг света, — Шушара смотрела на яхту, как зачарованная, — Нет, просто поселится бы на ней и жить даже зимой. И никогда не сходить на этот дурацкий берег…
— Да, и ходить по чёрному синему морю, и видеть разные страны, и умереть в один день в тропических широтах. Какая же ты романтическая девушка, Шушара!..
— Я? Ну, уж дудки! Пошли, поищем, где бы съесть что-нибудь дешёвое и ужасное…
Свернув с набережной, мы увидели вывеску «Столовая».
— Ага, — обрадовался я, — вот это и есть ужасное…
Столовая оказалась настоящей советской столовой. Здесь даже не было туалета. Пожилая женщина в нечистом, но когда-то белом халате вытирала столы скользкой тряпкой, и столы были именно того типа, за какими в юности я ел на заводах в местах общественного питания. Меню тоже было под стать: картофельное пюре, борщ, пирожки, и всё невкусное, но по очень умеренным ценам. Я набрал еды, и принёс на столик, за которым стояла коляска.
— Боже, это же настоящий столовский компот из сухофруктов, разбавленный водой! — Шушара потирала руки.
— Ага, и пюре из гнилой картошки. Ей Богу, мы попали на двадцать с лишним лет назад. А помнишь, как тогда ходили на демонстрации?..
— Помню. С транспарантами, с портретами вождей, а после пили беленькую в подъездах, — Шушара улыбалась, и это радовало меня.
— Неужели всё это было? Да, точно было. А ты думаешь, наше время лучше?..
— Наше время другое. В чём-то страшнее тем, что человек отвечает за себя сам, а в чём-то веселее запахом свободы…
— И морской далью в перспективе…
— Странное время. Кстати, подозреваю, что эта столовая не что иное, как специальное развлечение для туристов…
На автовокзале мы взяли билет на новенький «Икарус». На этот раз номер с российской справкой ВТЭК не прошёл, и пришлось отдать последние гривны. Увидев нас, водитель опешил:
— Но есть же специальные автобусы…
— Какие специальные?..
— С подъёмниками…
Я посмотрел на него, как на сумасшедшего. Кажется, он понял мой взгляд и пошёл открывать багажное отделение.
В салоне Шушара с любопытством рассматривала новейшие приспособления: радиоприёмники, вделанные в спинки кресел, откидные подставки для напитков, удобные лампочки освещения над каждым креслом. Я наблюдал в окно, как двадцатилетняя девица в очках прощается с седым пятидесятилетним мужиком. Она висела у него на шее и недвусмысленно поводила задом. Один из водителей, молодой парень, заигрывал с пассажиркой — совсем юной девушкой, которую согласился провезти без билета. Жизнь бурлила вокруг нас. Или это была какая-то другая, не наша жизнь?

24.04.2010 Севастополь
Вчера мы приехали в Севастополь вечером в полной темноте. Троллейбусов уже не было. Нас не хотели пускать и в набитую маршрутку, но мы кое-как втиснулись. На одной из остановок, у магазина «Евро Хата», в салон погрузилась слоноподобная женщина, и я понял, что вместе с нашей коляской она намертво перекроет выход.
— А вот мальчик уступит мне место, — сказала она. «Хорош мальчик! — подумал я, уступая своё сиденье, — В Рай попасть я надеюсь, что ли?»
Выйдя на своей остановке, мы всё же немного заблудились в горбатых улочках. Возле какой-то машины залаяла огромная овчарка — я приналёг на коляску и проскочил мимо. Однако, проскочив, мы оказались в каком-то тёмном тупике, заросшем бурьяном и перекопанном, как поле битвы снарядами. Выход из тупика загородила свирепая овчарка. Она была прикована цепью к бамперу машины и яростно металась с устрашающим лаем. Перекрестившись, я прижался к стене дома и промчал коляску мимо собаки — она всё же успела порвать мне джинсы. Скоро в темноте показался дом. Хозяева всей семьёй сидели за столиком во дворе и пили чай в чётко очерченном круге света, падавшем от фонаря.
— Ах, здравствуйте! Вернулись? — радостно приветствовала нас пожилая приятная женщина Галина Сергеевна.
— Да, всё хорошо. Повидали все красоты…
— А у нас тут такое творится…
— Да что же?..
— В Раде сегодня депутаты побоище устроили — кидали дымовые шашки, помидоры, яйца и лупили друг друга кулаками…
— И с чего их, простите, так разобрало?..
— Спорили, надо ли продлевать пребывание российского Черноморского флота в Севастополе. А куда им деваться без России? Как была одна страна, так и осталась…
— Ох, мудрёное это дело, украинская политика, — вздохнул я, — нам бы помыться с дороги, что ли…
— Да мойтесь. Правда, вода у нас в кране стоит почти, как вино в магазине. Такая вот оказия…
Я занёс Шушару в дом, раздел, и мы сели пить чай с хлебом и салом. Под руку Шушаре попалась газета:
— Смотри, объявление: «Самец серебристой хаски ищет подругу для вязки». Что за хаска такая?..
— Да собака это такая…
— А вот смотри, статья про Чернобыль. Нет, ты посмотри, что пишут!..
— Неужели что-то страшнее, чем российские газеты?..
— Как сказать. Саркофаг Чернобыля разрушается. Европа выделяет деньги на строительство нового, но по назначению доходит только 10 процентов…
— Это нормально, — ответил я, подкармливая салом прожорливого хозяйского кота Васяку, — Мир идёт к самоубийству. Мир болен этой идеей. Люди не могут представить себе будущее, и, может быть, потому, что настоящее двадцать первого века фантастичнее любой выдумки…
— Медведюшко, я очень надеюсь, что мир — это не только человечество, что эта живая планета переживёт исчезновение своего проклятия — двуного истребителя жизни…
— Ты, серьёзно, так думаешь?..
— Я понимаю, ты возмущён. Спокойно, я тоже люблю людей — по крайней мере некоторых из них. Но мне больно смотреть на то, что мы сделали с жизнью на планете…
В эту ночь я спал необыкновенно крепко и спокойно. Снились какие-то тропические острова, невиданные птицы, странные, но прекрасные звери. Утром я, потягиваясь, вышел во двор. Дочка хозяйки Эля развешивала бельё. Галина Сергеевна грелась на солнышке:
— Доброе утречко. Куда хотите пойти сегодня?
— Да ещё не решили. Может, хорошо бы посмотреть Херсонес…
— Сходите-сходите — это интересно. А вы давно женаты?..
— Год уже…
— А мой муж, царство ему небесное, умер…
— Печально…
— Да, умер. Ушёл на работу и не вернулся. Два дня мы его искали и не нашли бы, но сын у меня боевой — пошёл в милицию и добился, чтобы объявили розыск. Через два часа его с собаками и нашли в кустах у дороги…
— Жуть. Не нужны у нас люди. Ни живые, ни мёртвые…
— Да-да, люди такие. Собачки-то, может, и лучше людей…
— А у вас, почему нет собаки?..
— Ох, умер недавно. Хороший был пёс — овчарка — умный, всё понимал. Как мужа-то не стало, так он целый год всё его ждал. Вскочит на будку и смотрит, кто идёт…
— И что же? Неужели от тоски умер?
— Сама я виновата. Валялся у меня свитер мужа. Рваный свитер — ну я и решила его выбросить. Бросила в будку — думала, он это… спать на нём будет, а он как начал выть! Потом лёг, перестал есть и умер. Людям так любить бы друг друга…
— Он меня так и любит, — Шушара вышла на костылях на крыльцо, — Он без меня никуда. Мой сторожевой медведь…
— А ты думаешь, солнышко, у кого-то бывает иначе? Если бывает, то это не любовь. Теперь многие путают это высокое чувство с чувствами более низкого порядка. Мне кажется, происходит это всё от той же навязываемой нам идеи о сверхценности комфорта. Современный человек душу продаст за тёплый унитаз и кусок сала…
— Ну, прямо, как наш Васяка, этот современный человек, — засмеялась Галина Сергеевна.
Горбатыми улочками мы вышли туда, откуда открывался вид на море, и там, внизу, у берега моря белел храм. Я быстро катил коляску под гору, но смотрел на затылок Шушары — хотелось его целовать, такой беспомощный и такой привычный. «Вот я люблю её, — думал я, — а за что? Зачем я взвалил на себя эту ношу? Не знаю. Просто мне без неё плохо. Одиноко как-то, что ли? Почему-то рядом с ней я чувствую себя защищённым от произвола этого мира, как будто она что-то может сделать. А на самом деле, всё, что она может сделать — это предоставить мне возможность любить её и надевать куртку и штаны на неё, словно на младенчика».
Наконец, показались древние белые камни развалин. Мы бродили среди фундаментов греческого полиса и всё больше отстранялись от всего, что привело нас в Крым. Зеленела между камней трава, синие и жёлтые полевые цветы тянулись к солнцу, и казалось, мы здесь были всегда и здесь родились, а потом, когда-нибудь, нескоро, здесь умрём на берегу Чёрного моря, глядя в густую синеву, уходящую к горизонту.
— Скажи мне, как ты любишь меня, — попросила вдруг Шушара.
— Ты же знаешь, как. Я хотел бы подарить тебе и это море, и этот город, и весь мир. И совсем не хотел бы, чтобы ты умерла…
— Я больше не буду хотеть умирать. Правда. Я буду хорошей женой. Твоей примерной Шушарой…
— Значит, мы не зря сюда приехали…
— А оно зелёное…
— Что?..
— Море зелёное. Не понимаю, почему его называют Чёрным…
— Я думаю, чёрного цвета не существует. Солнечные лучи бесцветны, пока их не разложат с помощью призмы. Мы слишком часто пытаемся анализировать себя и вообще жизнь. Получаются разные цвета, и чёрный чаще других бросается нам в глаза.  Он просто заметнее зелёного и голубого…
— Море уносит всю накипь с души. Послушай! Слышишь?..
Я прислушался. Не то у меня звенела в ушах тишина, не то в траве пели какие-то насекомые.
— Море уносит всё, как и время. Или море и время — это одно? — Я наклонился и поцеловал жену в лоб.
Выйдя за ворота ограды, мы сели в маленьком кафе за дощатый столик. Нам принесли пиццу, чайник с причудливо изогнутым носиком и белоснежные салфетки. За соседним таким же столиком беседовали два старика:
— И как это три человека смогли решить судьбу такой огромной страны?..
— Каждый из них хотел царствовать в своей вотчине…
Шушара помешала ложечкой чай и шепнула:
— Слышишь? Мир не меняется. 1000 лет всё те же вопросы решают на этой земле. Но мы-то, мы меняемся. Мы с тобой другие после Ялты, правда?..
— Мы уже такие, каких почти не бывает…
— Это, наверное, оттого что мы вместе. Любовь делает людей немного лучше и намного необычнее их природного состояния…
— Намного более примирившимися с этим миром…
— Да, Серёженька. И потому мы пойдём с тобой по этому миру туда, где заходит солнце. И всё равно, что с нами будет в будущем. Теперь-то я знаю, что оно лучше небытия, каким бы это будущее  не оказалось…

25.04.2010 Степь в районе Евпатории
Сегодня мы расплатились с Галиной Сергеевной и выехали в Евпаторию. Автобус шёл среди виноградников. Мне вспомнилась строчка Мандельштама: «Виноградники в их разгородках марлевых». Точнее не скажешь.
— И сколько же здесь делают вина! — удивлялась Шушара.
— Меньше, чем выпивают российские алкоголики, — невесело усмехнулся я.
— Мама, смотри, «Вонючка»! — мальчик на соседнем сиденье показывал матери небольшое степное озерцо.
— Почему же так называется? — спросил я женщину.
— Ах, знаете, сюда сливают все городские стоки из Сак. Но зато в Саках есть большое озеро с целебной водой. И неподалёку есть город районного подчинения —  Евпатория…
— Как? — не понял я, — Саки управляют Евпаторией?..
— Да. Хотя Евпатория город намного больше Сак…
— Весёлая страна эта Украина, — Шушара скребла пальцем спинку сиденья, — Здесь как-то всё перемешалось: говорят по-русски, вывески пишут по-украински, гордятся своей государственностью, но размещают иностранный флот и подчиняют большой город маленькому посёлку…
В Евпатории было пыльно и жарко. Город в районе вокзала показался мне совсем неинтересным. Но когда мы вышли на набережную, две встречные девушки посоветовали посмотреть «украинские кеназы». Что это такое, мы не рискнули спросить и пошли в указанном направлении, хотя идти с таким рюкзаками неизвестно куда и неизвестно зачем в прежней жизни показалось бы мне безумием. Мы миновали греческую православную церковь с красивым куполом, затем прошли мимо внушительного вида мечети, и прохожий сообщил нам, что «краинские кенасы» уже недалеко. Вскоре мы оказались на очень узких улочках, которые были явно древнее прочих улиц города. Повеяло экзотикой Востока и ароматом другой культуры. Наконец, мы вышли к нашей цели. На жёлтом здании с белыми колоннами висела вывеска «Караимские кенасы».
— Вот тебе на, — я даже присвистнул, — они, оказывается, не украинские и не кеназы. Кажется, караимы — это такая вера.
— Не знаю, — призналась Шушара.
Здание оказалось закрыто.
— Салам! — приветствовал нас проходящий мимо незнакомец, явно русский.
— Здравствуйте, — может быть, вы объясните, в какой стороне вокзал и что такое кенасы?
— Вокзал там, а кенасы — это что-то вроде молельного дома. Идёмте, я провожу вас, если вам надо к вокзалу…
— Хорошо. А кто такие караимы? — не унимался я.
— Это что-то среднее между Иудаизмом и Мусульманством. По правде говоря, получился ещё тот бред, — незнакомец уверенно шагал под палящим солнцем, — Прохладно нынче. Я уже давно живу здесь, но никак не могу привыкнуть, что Бог в этих местах столь разнообразен. А вы откуда?..
— Мы из Астрахани…
— А-а-а, знакомый город. Но, честно говоря, я там жил очень давно…
— А вы? Вы в какого Бога верите?..
— Верю ли я? — незнакомец даже приостановился и почесал в лысеющем затылке всей пятернёй, — Бог един для всех, если он есть. А если его нет, то лучше верить, что верующие в него лучше неверующих. Ну, вам в эту сторону, а мне туда…
И он скрылся за углом
— Вот видишь, какое дело, — сказал я Шушаре, — Выходит, что Бога в этом городе больше, чем нужно…
— Ты, что же, мыслишь его, как некую субстанцию?..
— Да нет же, я мыслю его как Ничто, но всемогущее Ничто. И поскольку он так всемогущ и так невесом, ему нет нужды вмешиваться в человеческие дела слишком часто…
— И что из этого следует? Поправь мне воротник…
— Шушарочка, из этого следует, что никто не знает, действительно ли Бог осуждает самоубийство. Во всех религиях оно считается грехом, но разве Богу есть дело, остановилось твоё сердце от физической усталости или потому, что твоя душа захотела его остановить?..
— Интересно рассуждаешь, Серёжа, но я не хотела бы возвращаться к нашей идее. Думаю, на свете достаточно много приличных людей, чтобы вот так неосмотрительно, как мы хотели, вмешиваться в божий промысел.
— Да, насчёт божьего промысла — это верно. А люди всегда таковы, каковы исторические условия, но в общем-то, одинаковые во все времена. Кстати, нам надо бы позвонить моим родителям в Петербург…
Я набрал номер.
— Алло, — раздался в трубке голос отца, — кто это?..
— Это я,  Сергей. Мы с женой в Евпатории…
— Не понял, а что вы там делаете?..
— Идём в степь...
— Вам что, делать нечего?..
— В общем-то, нечего…
Я скорее нажал отбой и тяжело вздохнул:
— Ну, вот и поговорили. С тем же успехом можно было бы побеседовать с уткой или кроликом. Кому ещё надо позвонить? Я бы, пожалуй, позвонил в небесную канцелярию и справился, есть ли вакансия на должность уборщика…
И тут Шушара своей слабой рукой взяла телефон и грохнула об асфальт.
—Умница! Только что я и сам хотел сделать именно это…
— Разбился, — Шушара притворно вздохнула, — теперь мы по-настоящему свободны от цивилизации, от всяких там глупостей. Хорошо бы ещё выбросить коляску, но что-то я ослабела на обе ноги…
Через два часа мы уже выходили из города. Справа остался виноградник, и зелёная живая степь расстилалась до горизонта…

26.05.2010 Степь в районе мыса Тарханкут
С утра мы позавтракали картофельными хлопьями из пачки с надписью «Со смаком курки». Я помог жене надеть свитер и запил свои таблетки водой из бутылки — это простое действие, как всегда, настроило меня на философский лад. Шушара тоже задумчиво смотрела куда-то вдаль.
— А помнишь, как в Астрахани я бесился, когда в интернете какой-то дурак сказал, что я мучаю свою жену? — спросил я, — Беситься было, конечно,  глупо, но каков наглец! Сам-то он провёз хоть раз какого-нибудь инвалида по улице? Эти интернет-мальчики думают, что наивысшее счастье — это сидеть перед экраном компьютера и хрустеть чипсами, запивая их пивом…
— Да нет, Серёж, они просто никогда не были в шкуре инвалида и думают, что, если ты не можешь ходить, то уже ничего не надо от жизни, кроме как сидеть и вздыхать о своей болезни.
— Да Бог знает, что они там думают! Давай собираться в путь…
— А я готова уже…
Неторопливо сворачивая палатку и собирая рюкзаки, я думал о том, может ли измениться судьба мира, если мы сейчас передумаем — повернём назад и никуда не пойдём. В фантастических романах я читал, будто малейшие изменения в прошлом, произведённые путешественниками на машине времени, полностью меняют будущее. Забавно было представлять, что от тебя что-то зависит, хотя я-то знал: миру нет никакого дела до нас, и всё в нём течет по законам большей или меньшей вероятности. К счастью, сейчас будущее представлялось простым и понятным. Евпатория осталась далеко позади, словно какая-то часть давно прожитой жизни, и впереди лежала безлюдная, но почти одушевлённая степь.
— А знаешь, если всё время идти в одном направлении, — улыбаясь, заметила Шушара, — если идти, например, всё время на запад, то придёшь… придёшь, наверное…
— В Америку?..
— Нет, в Рай…
— Шутишь? В Рай нам ещё рановато. Да и пустят ли? Я вот что думаю: пока ты кого-то любишь, совсем не стоит умирать. А если ещё и тебя любят, то жизнь почти прекрасна, а? Ты как считаешь?..
— Ага, Серёжа, человек — это такое вот недоразумение. Не поймёшь, что ему нужно для счастья. Кажется, очень мало. Если тебя кто-то любит, то с тебя достаточно и того, что не все люди сволочи. Пусть даже совсем немногие не сволочи — этого достаточно для примирения с жизнью. Поэтому нам с тобой при нынешних обстоятельствах уже не надо никуда бросаться — ни со скалы, ни под машину, ни, тем более, в Чёрное море. И, пожалуй, это здорово...
— Да, солнце, я хочу жить потому, что есть ты. И если сил и времени хватит на жизнь, насыщенную событиями, переживаниями, работой, то, возможно, она станет интересна кому-то ещё, кроме тебя…
— Ой, Медведь, ты становишься пафосным. Теперь я тебе обеспечу возможность совершить подвиги. Будешь таскать чемодан по имени Шушара, пока мы не умрём стариками в один день…
— Мы и так уже не в пионерском возрасте — ты забыла, сколько мне лет? Впрочем, умереть сейчас, нет, не хотелось бы…
— Ты будешь жить столько лет, сколько я захочу. Не веришь? Захочу, и ты никогда-никогда не умрёшь! Но только жить вечно — это всё-таки скучно…
— Скучно будет в городе, а сейчас мы на свободе. Свобо-о-о-да! Эге-гей! Мы идём за тобой, чёртова судьба!..
Мы шли по пустынному шоссе. Солнце стояло высоко в лазурном небе. Ветер шевелил травы, и какая-то птица кружилась над нами, словно заинтересовалась нашим здесь появлением. Коляска шла легко, и только колесо тёрлось о привязанный к спинке рюкзак, шурша что-то неугомонно, как суслик, который пытается прорыть новый ход в норе. Горизонт раздвигался…

                От публикатора
Их нашли на дороге в степи где-то в западной части Крыма. Водитель с места происшествия скрылся. Рядом с трупами валялись рюкзаки, порванная амортизационная подушка, а чуть подальше лежала искорёженная красная инвалидная коляска. Видимо, умерли они мгновенно.
                Май 2010 г.